Обитатели потешного кладбища

На работе было много беготни: меняли воздушную проводку на нескольких улицах сразу (вернее, в тоннелях, которые мы зовем улицами). Суетились, как в форте во время учений (как слаженно мы трудились при подготовке! и как бездарно все валилось из рук, когда на нас, как снег среди ясного неба, обрушились немцы!). Причиной всем неполадкам было обычное разгильдяйство. Меня раздражает маломальский беспорядок. У старого вахтера ключи блестят на крючках, под каждым табличка с гравировкой; выдавая ключи, он говорит: «у каждой двери свой замок, к каждому замку свой ключ», – подмигивает; в этих простых словах глубокий смысл; «если ключа на крючке нет, – он щелкает пальцем по гроссбуху, – тут все записано»; у него ключи от шестидесяти дверей и коридоров; «берешь ключ, ставишь подпись, вот так, – ворчит он, пока я ставлю подпись, – возвращаешь ключ – подпись, так вот». Я улыбаюсь, от старика исходит умиротворение, ему не надо суетиться, все записано, – так должен быть устроен мир. Закончили с первым трамваем. Было в нем сквозисто и зябко, от деревянного сидения шел холодок, скоро заломило спину. Несмотря на холод, громыхание, треск, хихиканье кондуктора и пассажирки с подленьким голоском, которая это хихиканье ежесекундно подпитывала своими сплетнями, я чуть не уснул. На минуту будто провалился и полетел капсулой по трубе, а потом от толчка проснулся, и стало сразу дурно. Неожиданно для себя, сошел задолго до Клиши. Обычно иду по rue Martre мимо аккуратных нарядных домиков и мэрии с барельефом на фронтоне. Сегодня не торопился возвращаться. Долго гулял по незнакомым улицам. Было так темно и тоскливо, как бывает в мертвых деревнях. В густых сумерках не рассмотреть названий улиц на табличках, многих и не было, а другие истерлись. Что за черт меня подтолкнул выпрыгнуть из трамвая? Не хотел ехать в Скворечню спать, впустую убивать время! Последние дни так и уходят: после работы ем круассан из первой попавшейся патиссерии и еду спать, сплю до двух дня, а потом все не так и все лень. Бросился вон из трамвая, и даже немного испугался: что делаю? куда лечу? Долго шел по rue du Faubourg St Denis. Все магазинчики, кафе и буланжерии спали. Только проститутки охотились. Возле дверей и арок вспыхивали их сигаретные огоньки, горели «светильники любви» (свечи в бутылках), шевелились силуэты. Одна, совсем старая, в драной шубке (под ней виднелась дряблая тяжелая грудь, увешанная крупными бусами из фальшивого жемчуга, который выстилал на ее бледной коже лунное оледенение), придерживая дверь оголенным коленом, окликнула меня низким голосом. Я не обернулся, упрямо пошел дальше, притворяясь пьяным. Она что-то пробурчала мне вслед, как бывает поругивается собака во сне. Рядышком пристроилась молоденькая арапчанка, шла и бестолково молола глупости. Я отрезал: «нет денег». Отклонился от арки. Проститутки кончились. Брел, брел, вышел к St Eustache. Отогнув холстину сумерек, из ящика выполз лохматый дядька с заспанной физиономией. Его лицо было такого же землисто-песочного цвета, что и стены церкви. Еще кто-то шевельнулся. Шепот. Под картонками в тряпье копошились тела (как мокрицы под камнем). Наверняка русских среди них тоже хватало.

Весь день был все равно потерян. Ночью проснулся от сильных спазмов. Не сразу понял, что наступает. Случился приступ. Недолгий и не такой сильный. Я помню, что сквозь меня проходили потоки света. Они шли сгустками. Такое странное чувство, будто меня рвало световыми спазмами (сквозь меня тянули из света сплетенную веревку, и была она узловата), все тело покалывало. Помимо этого я бредил: я – луч света, я – луч света… Помню смутно, что вытянул над головой руки, сплелся кистями, и так я вытягивался, повторяя: я – луч света. Это был приступ. Больше не спал до утра. Мыслил обрывками какими-то, как шелухой. Мерещилось, что за окном начинается улица, на которой стоят проститутки. Кемарил, сидя на кухне у печки, вновь шел рядом с проституткой-арапчанкой, и мы пошли к ней, она зажгла свечи, налила мне кофе, я почувствовал приятный аромат, поднес кружку и проснулся – носом прямо над кружкой. Чувствую себя больным, пишу с трудом.

5. XII.1945

Не хватает снега. Преследует странное чувство. Снега, хочется снега. Я бы его поел. Просыпало на днях, но скупо. Желтые фонари – вот что меня волнует. В детстве они такие же были. Мы приезжали в Брюссель и много гуляли. Запахи вина, миндального печенья, вафлей, корицы, гвоздики… Люди оживлялись, по вечерам зажигали больше огней, из темных углов доносились псалмы и неприличные куплеты, смех, скулеж подорванной гармоники, дрожание расстроенных струн, поблескивали в стаканчиках горящие свечи.