Обитатели потешного кладбища

В церкви Св. Женевьевы прижились польские бездомные, незаметно вложил десятифранковую монету в руку мужичка, он благодарил негромко по-польски, от его напряженного набожного шепотка у меня по спине побежали мурашки, задрожали веки, поспешил домой, растопил, поставил чайник. Боголеповы не появляются. Света в окнах нет. Поднялся наверх. Снова смотрел на округу. На кладбище затишье. Ветер ободрал деревья до последнего листа. Никто не шатается. Ни одной тени. Только баржи плывут по Сене. Их огни размазываются в воде, как краски. Спустился. А чайник все холодный.

16. XII.1945

Целых десять дней проболел; меня выхаживали Боголеповы; приходили, топили, предлагали перенести меня к себе, но я напрочь отказался. Очнулся – у печи сидит Лидия, увидела, что я пришел в себя, села, лоб отерла, волосы погладила; она что-то мне говорила, но я не понимал смысла слов. Может быть, все это был бред, потому что еще привиделось, будто слышу, как за стенкой поет русская старушка, с которой мы по соседству жили в пансионе на авеню Мольера. Тихая, покорная судьбе, лет восьмидесяти, благородная и совершенно одинокая. Хорошо помню ее улыбку. Редко показывалась на улице, ей помогали люди, ухаживали за ней, приходил и батюшка, иногда до меня доносилось ее пение, ласковое, и разговор в солнечные дни: наверное, с солнышком говорила. И вот, лежу в Скворечне с закрытыми глазами, меня мучает страшная слабость, и слышу, как старушка из-за стенки поет нежным голоском, и это пение возвращает к жизни maman.

27. XII.1945

Сегодня в церкви Св. Женевьевы я вспомнил, как вбежал в комнату отца и увидел, что он весь в слезах стоит на одном колене перед окном и смотрит в небо. Это было после смерти maman, я подумал, что он опять по ней плачет, но он сказал, что узрел Господа. Я был так потрясен, так восхищен, я бросился к нему, обнял его, мы расплакались от счастья, в нашей жизни появился смысл.

Почему я это вспомнил только теперь? Где от меня пряталось это воспоминание все эти годы?

Я тогда внезапно понял, что мой отец – пожилой человек, измученный и несчастный, и я не имею права быть еще одной причиной для его расстройства. Я старался так жить, чтобы радовать его сердце, но теперь думаю, что жил не своей жизнью (как многого я не знал! и даже если бы он попытался рассказать, вряд ли я понял бы). По-настоящему я начал жить где-то тогда, когда он уехал, а я записался в армию санитаром, когда началась эта не вполне настоящая война.

Полежал немного, припоминая себя во время гарнизонной службы: я испытывал гордость, я был патриотом. Теперь я понимаю, что все это было игрой. Насколько игрушечной была наша служба в Баттисе! Но видение, которое случилось за сутки до того, как нас атаковали, то видение меня предупреждало…

Как я мог о нем забыть! Ведь ничего возвышенней я не видел! Мне теперь стыдно, точно я отрекся от высшей цели ради спасения моей шкуры, ради выживания предал самое высокое. Я знал это, знал, и забыл.

5