Обитатели потешного кладбища

расшифровывать медленно и кропотливо (помнишь: действительность медленна и подробна?), тщательно смахивать песочек метелочкой, годами сводить с истории патину, не соблазняться легкой добычей (можешь запросто оказаться заживо замурованным), не впадать в ложную надежду, будто во всем можно разобраться, все можно понять (чувствуешь, как пальцы сжимают древко топора?), – не верь словарям! Бросайся в бездну без страховки, вгрызайся в бессмысленные символы с тем отчаянием, какое испытываешь, когда разбираешь иероглифы судеб, вписанные в криптограмму истории. Бездну измерить нельзя. Жизнь понять невозможно – тем она и прекрасна. Что-то можно переписать, скопировать какие-нибудь фрагменты барельефа… Если сравнить жизнь с речью, то это вопль безумца, смешанный с лепетом младенца, добавь к этому страстный шепот потаскухи, которая пытается разогнать твою похоть, чтоб ты покончил с ней поскорей, плесни сюда рев пьяной горячки, стоны агонизирующих больных, взрыв бомбы, лай собак, крик солдата, бросающегося в штыковую атаку, и неловкое бормотание влюбленного в смазливую официантку студента. Вот такое будет послание! И все равно, жизнь – не послание, жизнь – это шквал, ураган, вселенская буря, переходящая в пустынное затишье, в мелколесье тундры и ледниковую неподвижность, жизнь сплетена из сил, которые обращают тебя в послание, иероглиф, символ… сегодня в Опере я вдруг подумал о том, что в этом мире есть еще по меньшей мере несколько сотен тысяч залов… и в одном из них есть человек, который, как и я в эту минуту, перестает слушать музыку, чары искусства теряют власть над ним, он выпутывается из кокона приятных чувств и с изумлением оглядывает своих соседей; как и я, он думает о существовании сотен тысяч подобных залов, в одном из которых сидит человек и думает о возможном его существовании… что, если большего слияния с другой душой твоя душа достичь не может?

* * *