Обитатели потешного кладбища

Собрание организовали в школе; первоначально «патриоты» зазывали – чуть ли не водочкой с хлебами – к себе на rue Galliera, но Игумнов отказался, сделал так, чтоб директор школы сам пригласил их на концерт, который устроили школьники: небольшая театральная постановка, пение и танцы, чтение стихов и т. п. Все это было предлогом.

Среди «советских патриотов» выделялась ударная троица: Марков, Ступницкий и Могилев. Посольские работники походили на неплотно прикрытые шкафчики, из которых они выстреливали фотографическими взглядами; их жены поражали воображение своими пышными безвкусными нарядами и прическами. Первые ряды заняли французские коммунисты, журналисты из ведущих газет, культурные деятели из франко-русского общества, обязательно явились переводчики, а с ними вместе, как на прицепе, приползли и писатели. Перед концертом директор школы произнес трогательно-наивную речь о сохранении русской культуры в эмиграции, – посольские работники умилялись, глядя на детей. (Я бы ни за что не пришел, но Серж обещал soirée в резиденции Тредубовых после всего.) Для меня стало сюрпризом появление очаровательной Жанны Чарской, которую я помню маленькой девочкой. Чарские жили недалеко от нас, на Клебер. Жанна была в трауре по родителям (проклятый Аушвиц). Ее отец, как и мой, в прошлом московский адвокат, открыл в Париже юридическое бюро, столько лет все было хорошо… когда я замечал его в городе (или проходил мимо здания, в котором он работал), я думал: так и мой папа мог бы… Жанна, конечно, сильно изменилась: суровость, хищный блеск в глазах, изумительно вычерченный строгий рот. На всех посматривала с брезгливостью; насмешка пробивалась сквозь холод бледной кожи (так вода ломает лед по весне). Ее почти не интересовало происходящее, она наперед знала, о чем пойдет разговор, она скучала. В Резистансе она писала в те же подпольные газеты, что и Сартр; говорят, была бесшабашной, расклеивала листовки прямо на окнах кантин, в которых питались жандармы. Они с мужем много переезжали, ютились в подвалах и на чердаках. Ее друзья взрывали полицейские участки, переодевшись в немецкие офицерские мундиры, освобождали своих комрадов. Теперь она писала для «Юманите», встречалась с Торесом, Дюкло, Тольятти, Вышинским и многими другими историческими личностями[155]. Она скучала – здесь не было исторических личностей! На таких, как я, она смотрела с плохо скрываемой неприязнью; Игумнов, Серж, Вересков и другие – все для нее призраки. Я задержался с сигаретой после концерта, родители уводили детей, я не торопился обратно, прошелся туда-сюда по Менильмонтану, а когда вернулся, Тредубов уже выступал, и сразу было ясно, что он провалился, потерял над собой обладание, его затянули в бессмысленный спор, как в болото, и он в нем барахтался…

Журналисты записывали; представители советской стороны делано зевали (стреляя взглядами из своих шкафчиков); члены различных дружественных Советскому Союзу обществ улыбались; Жанна казалась непроницаемой, только уголок рта вздернут и блеск в глазах, она ни разу ничего не записала, не дождавшись окончания дебатов, они с Надей вышли. Я тоже вышел, наблюдал за тем, как они прогуливались по дорожкам сквера. Они смеялись и смотрели друг на друга изучающе. Две повзрослевшие девушки, две дамы. Прощаясь, подержались за руки. К Тредубовым мы поехали в фургоне Николая. Серж сидел впереди. Мы с Надей сели сзади, новая пассия Шершнева (сонная, полная, сильно надушенная дама) подсела ко мне с другой стороны, и я подумал, что Сержу стоило уступить свое место ей; я собирался вылезти, отправиться на метро или такси, но завелся мотор, мы тронулись, и Наденька громко возмутилась:

– А вы знали, что Жанна Чарская – коммунистка! Это неслыханно!

– Да, – сказал я, – сейчас многие вступают. Ну и что?

– Нет, но как это возможно? Jeanne!.. une communiste!..

Наверняка Надя разозлилась на нее за то, что та видела, как ее немолодой муж уступает в дебатах «советским патриотам».

– Она была в Сопротивлении, – сказал я.

– Одно дело борьба за освобождение Франции, но зачем восхищаться Сталиным?

– Надежда, – повернулся с переднего сиденья Серж, – все гораздо сложнее, чем вы себе представляете. Ее свекор с давних времен член Общества франко-советской дружбы[156]. Выучил русский, переводил каких-то поэтов, чуть ли не Маяковского… Сын тоже увлекся…

– Обстоятельства, Наденька, – примирительно сказал я, – обстоятельства…

– Не пытайтесь ее оправдывать!