Обитель

На воротах Галя, подав документы, кивнула на Артёма:

— Это со мной.

Во дворе сразу, не прощаясь, свернула в сторону ИСО, Артём наметил путь в двенадцатую рабочую роту Соловецкого лагеря.

Видимо, шёл развод, первые наряды уже двигались на работу сквозь осеннюю морось.

Навстречу прошла бригада в десять человек, причём двое шедших позади работников были в шинелях и в кальсонах, один — в валенках без калош, другой в ботинках — отчего ступал, высоко поднимая ноги, избегая луж. На голове у обоих имелись кепари.

Народу, впрочем, во дворе было уже привычно мало, а появлявшиеся имели вид нервозный.

По двору санитары пронесли несколько больных, но только почему-то не в санчасть, а из санчасти.

«Это трупы», — объяснил себе Артём.

Санитары были в масках. Никогда они никаких масок не носили.

Непонятно, с чего Артём решил, что его пустят отсыпаться. Он был просто неживой — и это казалось ему достаточной причиной.

Ещё казалось, что всё происходившее когда-то было, и в роте его ждут Василий Петрович или Афанасьев, а то и Крапин, и, значит, всё по местам и всё разрешится, как разрешалось уже не раз.

В деревянном тамбуре действительно так и сидели на посту два дневальных чеченца.

— Ай, — узнал Артёма один из них. — Ты в море ходил? Давно тебя не было. Кита забил?

Артём хотел улыбнуться, но не смог, поэтому просто кивнул и попытался пройти.

— Эй, — сказал чеченец без дерзости, но твёрдо, — погоди. Ты разве в нашей роте?

Артём снова кивнул и взглянул на ходики, словно они подтверждали его правоту.

Он вдруг вспомнил, что это младший Хасаев — брат того, с которым сидел на Секирке. У братьев всегда были трогательные отношения: старший заботился о младшем, как о ребёнке.

— Нет, надо командира позвать, — с некоторой даже печалью сказал младший Хасаев. — Мне, слушай, не жалко, но я тебя не видел… Очень давно не видел. У тебя есть перевод в роту? Мне говорили, что ты теперь только с командирами работаешь, зачем тебе сюда? Ты не пьяный? Замёрз? Вот грейся у печки.

Хасаев ушёл, Артём поспешно выпил три кружки воды из бака и, разом опьянев, уселся прямо на пол, припав к печке спиной.

Закрыл глаза, заснул.

Чеченец вернулся с каким-то командиром.

Артёма несильно пнули ногой, как дворовую собаку, загородившую дорогу.

Поднялся — почувствовал, что спина прикипела к рубашке, рубашка к чекистской куртке, а куртка стала горяча, как утюг.

Сквозь неотвязный сон вгляделся в командирское лицо… нет, он не помнил этого лица.

— А где Кучерава? — спросил Артём.

Младший Хасаев едва заметно ухмыльнулся.

— До-ло-жить! — по слогам и уже с закипающим бешенством велел командир.

— Артём Горяинов, — впервые в жизни заплетаясь в собственной фамилии, как в названии чужой страны, отчитался Артём. — Находился в специальной командировке, приказом ИСО возвращён в роту.

— Где бумаги?

— Бумаги в ИСО.

Артём отчего-то чувствовал, что катится на санках с горки; ужасно хотелось закрыть глаза и опять заснуть.

— Откуда я знаю, кто ты такой, — в лицо выкрикнул Артёму командир. — Отведите его в ИСО за бумагами, — велел он дневальным.

Хасаев довольно грубо взял Артёма за руку — но едва вышел крикливый начальник, тут же ослабил хватку.

— Ты что, не знаешь, что тут такое? — спросил он на улице, прислонившись к самому уху Артёма. — Ты давно уехал, наверно? Здесь уже три дня проверка, всех арестовали: Кучераву, чекистов из ИСО, командиров дальних командировок. Тут такие дела, ты что. Надо меньше торчать на виду. А ты торчишь. В такой куртке, а торчишь.

От чеченца сильно пахло луком, возбуждением. Это был хороший запах.

— Иди, разбирайся, а потом приходи в роту, я тебя жду, брат, — сказал он очень проникновенно. — Сказали, ты с Эйхманисом работал, да? Потом, сказали, бил чекиста во дворе, да? Потом бил блатных? Ты сильный парень, приходи обязательно в роту. Что у тебя за командировка была, скажи коротко?

По двору брели очередные лагерники в свой наряд, обувь почти у всех была негодная, только у дневального Хасаева, шедшего рядом, отличные, по виду казацкие, сапоги. Выше голову Артём не мог поднять.

Вошли в ИСО, через минуту появился дежурный, тоже какой-то встревоженный, но Артём успел минуту проспать стоя.

Он чувствовал, что стоит посреди моря, под водою, но сухой.

Дежурный подплыл к нему, как рыба с вытянутым лицом: он весь плющился, этот дежурный, как будто человек рос не вниз, как полагается, а продолжался в области затылка, и длился, длился. Если заглянуть дежурному в рот — то там будет туннель. В этот рот можно засунуть руку по локоть и найти проглоченную наживку.

У Артёма начинался жар.

Он несколько раз повторил про себя слово «недосып», чтоб объяснить себе своё состояние. Но вникнуть в смысл слова было невозможно — оно странным образом было связано с кружкой чая, в которую недосыпали колотого сахара, а сахар был связан со снегом, который падал не ледяной пылью, а тяжёлыми кусками, словно его подтаскивали к самому краю неба — как к краю льдины, а потом спихивали вниз — в воду, которая по-прежнему была не сладка.

Начало разговора с дежурным Артём не помнил, хотя участвовал в этом разговоре.