Обитель

– Да, – кивнул Осип, довольный, что его слышат. – А я сделал так, что запаха почти нет, усилий прилагать не надо – всё идёт само собою, – и тут же, без перехода, мелко засмеялся, немножко даже подпрыгивая на своей лежанке. – Как же я вчера был напуган! Отчего вы побрились? Вошёл кто-то без волос – как бес, – рук не видно, и – будто свисает мантия. Я думал, что пришли забрать… даже не меня, а душу.

Осип так же резко перестал смеяться, как начал.

– Ешьте морковь, – сказал Артём, кивнув Осипу на зажатый в его руке овощ.

– Мне пора, – вдруг ответил Осип и засобирался.

– А мама ваша? – не сдержался Артём. – Она скоро приедет?

– Ой, – встрепенулся Осип. – Спасибо, что напомнили. Мама уже выехала. Вам нужно зайти в ИСО и заявить о необходимости предоставления вам нового места.

Артём поперхнулся, но ничего не сказал, только в который уже раз подумал: “Вот Анчутка… К нему мама приезжает – а я иди в ИСО. Чёрта с два я туда пойду”.

…Пока Артём размышлял, Осип уже ушёл, забыв попрощаться.

Артём ещё раз умылся и даже решил на себя посмотреть – в их корпусе имелось общее зеркало. Из зеркала глянул бешеными и яркими глазами взрослый, повидавший жизнь пацан – загар чуть в белую крапинку, как подсоленная горбушка хлеба, башка красивая – по Арбату б её выгулять, ох.

“Отъелся за последнее время, как волчара”, – с удовольствием подумал Артём, чуть-чуть даже прищёлкивая зубами.

Он очень себе понравился. Он был полон летних сил.

…По командировочному письму получил на лагерном складе одежду на свою группу: размер определял на глаз, ему никто не перечил, давали выбирать.

Себе, естественно, подобрал влитое: сапоги болотные, высокие, галифе с леями и гимнастёрку с раскосыми карманами.

Приоделся сразу в новое, умытый и наглый вышел на улицу с таким чувством, будто ему сейчас должны честь отдавать красноармейцы.

На радостях позабыл забрать необходимый инструмент. Вернулся на склад, получил три лопаты, кирку, топор, совок, полотно, ведро, щётку и веник – это Щелкачов заказывал.

“…Стирать землю с золотых украшений и складывать их в ведро, как рыбу”, – посмеялся Артём; его всё смешило.

Ещё карандаши и бумага – для индусов с их черчением. Со всем своим барахлом – тюк одежды, ведро, – ощетинившийся черенками лопат, чертыхающийся и попеременно что-то теряющий, еле выбрел на монастырский двор – там снова всё уронил.

Набежал Афанасьев, кинулся помогать – всё такой же весёлый, чубатый, леденец во рту, видимо, вчера хорошо раскинул святцы.

– Тёма! – пропел Афанасьев, поигрывая конфеткой в зубах. – И что, тебя ещё не убили?

– Нет, я теперь при Эйхманисе, – сразу выпалил Артём: сколько ж можно было в себе это таить.

– В качестве? – весело спросил Афанасьев и схватил себя за чуб, видимо, чтоб голова не отвалилась.

– Это, брат, секрет! – в тон ему ответил Артём, чуть дурачась.

– Но не шутишь?

– Честное соловецкое! – съёрничал Артём: ещё месяц назад ему и в голову б не пришло острить так. – А ты?

– А я тоже готовлюсь к переводу, – похвастался Афанасьев. – По театральному делу. Но ты кручёней, ты верчёней, ты вообще лихой паренёк, а? А приодет-то как? Дьявол меня разорви!

В ответ Артём только сморгнул с достоинством: да, лихой; да, разорви тебя дьявол.

– Ну, я побёг, – нарочито сковеркал язык Афанасьев. – У нас репетиция. Скоро премьера. Сам гражданин Эйхманис явится. Ты одесную от него сидеть будешь? Или ошуюю?

Артём захохотал, Афанасьев тоже – они по разу толкнули друг друга, как пацаны, и разошлись, только Афанасьев ещё раза три оглянулся.

Уже когда на некотором отдалении был, сдержанно, быстро осмотревшись, крикнул:

– А лопаты-то куда? Ведро? Ты его мыть будешь? Или зарывать?

Это уже были совсем нехорошие шутки, тем более что вокруг невесть кто бродил, но Артёму по-прежнему было всё равно: он картинно плюнул в сторону Афанасьева и отвернулся.

Там, куда отвернулся, в поле зрения как раз Ксива объявился – нёс свою отвисшую губу куда-то.

Артём, у ног которого лежало всё его барахло, перебрал ногой, что ему больше всего может сейчас пригодиться, и остановился на кирке.

“…Башку ему отшибу”, – решил он, не очень отдавая себе отчёт в том, серьёзен он или нет.

Ксива, кажется, тоже догадался, к чему идёт дело, и, враз оценив ситуацию, достаточно поспешно пошёл в свою сторону и даже губу прибрал.

Артём ещё постоял, играя киркой, – ну, кто тут? Выходите, черти, – семеро варёных на одного пережаренного.

…Вернувшись к тюку с одеждой, уселся на него: “…а то унесут сейчас, как будешь объясняться…”

На мгновение задумался, что он всё-таки немного смешной в своих болотных сапогах посреди двора, но не захотел об этом размышлять, отмахнулся.

Пришёл Блэк, потёрся боком, Артём расчесал ему в том месте, где у собаки была бы борода, когда б росла. Блэк благодарно закатил чёрные глаза. Дышал он сладким собачьим духом – Артём с детства любил этот запах.

Олень Мишка выжидательно стоял рядом: тут только чешут или могут угостить сахарком?