Обитель душ 2. Эфемерность величия (СИ)

Вдруг свет во всем кабаре погас, и раздались восхищенные вскрики. Лишь на сцене оставался тусклый светящийся круг. В глубине промелькнула тень, еще одна. Что-то белое пробежало по самому краю сцены, и Зарина чуть не подавилась лимонной водой, решив, что человек, оступившись, свалится прямиком на ее стол. Светоч-камни под потолком вспыхнули ярче, и белое платье Кармель, стоящей посередине сцены, на миг ослепило зрителей своим блестящим великолепием. Двое парней в белом, Чичо и Лулу соответственно, заняли места за ее спиной. Вместе они образовали равносторонний треугольник. В руках Чичо была гитара, а Лулу держал у самых губ трубу. Все трое одновременно вдохнули, и тут началось волшебство. Музыка, сначала тихая в такой мере, что казалась безумной галлюцинацией, пронеслась по коже, будто обладая материальностью, и постепенно набрала силу и глубину. Она могла бы подавлять, но если только вы воспротивились бы ей, а не пропустили через себя, словно фантом. Звуки трубы пронзали тело, а гитарный аккомпанемент ласкал глубинные струны души. Но самое прекрасное чудо явил голос, что наполнил «Ожье-Рашель» живительной нежностью. Пела Кармель.

Восставший из грез город сияния,
Ты страхом и болью добился признания,
Так думает каждый, но только не мы,
Мы чертог твоих жители, мы любовью полны.
Нам знаний дороги открыты и двери,
У каждого могут случиться потери,
Но любовь моя здесь, где уличный простор,
Где любовь не поставят мне строго в укор,
Где могу я жить смело, где свобода дана,
Где знамена великих и звучат имена
Тех славно рожденных под великой звездой,
Где можно понять, что дом этот твой!
Мой дом, совсем где не веет снобизмом,
Ведь люди и так все больны нарциссизмом,
Будь крепостью нашей, как обманный нарцисс,
Мой добрый и славный, любимый Наркисс!

Пауза. Чичо резко ударил по струнам, и к голосу Кармель неожиданно добавился мягкий тенор. Лулу, прижимая к груди трубу, вдохновенно выводил:

Обманчиво дики пути нашей воли,
И постна еда без щепоточки соли,
И лживые рты мою правду увечат
И судьбы чужие безвинно калечат.
А я дикий зверь, бегущий по краю,
В безумном огне каждый день я сгораю.
Ветер лукавый трепещет ресницы,
А я в ожидании небесной десницы.
Навек эти мысли в уме сохрани,
Тепло где-то там, где сияют огни.
Туда я помчусь безумной стрелой,
Там можно понять, что дом этот твой!
Мой дом, совсем где не веет снобизмом,
Ведь люди и так все больны нарциссизмом,
Будь крепостью нашей, как обманный нарцисс,
Мой добрый и славный, любимый Наркисс!

Юноши и девушка выдохнули одновременно. Секунда тишины, и помещение взорвалось аплодисментами. Улыбаясь, все трое махали руками и без остановки кланялись. Их глаза пылали диким восторгом. Люди, живущие сценой. Они прекрасны в своей искренности. Зарина оглянулась через плечо и успела заметить, как Моник, прислонившись спиной к стене на втором ярусе, одобрительно кивнула.

— Как тебе? — Запыхавшаяся и раскрасневшаяся Кармель рухнула на стул рядом с Зариной. Кто-то кинул ей букет гортензий со второго или третьего яруса, и девушка, ловко поймав его, отвесила глубокий поклон.

— Разве леди не реверанс делают? — спросила Зарина, засовывая в рот остатки пирога. Она вспомнила, как Ленард Джонасон поставил данное обстоятельство в укор Имбер.

— Она артист, а не леди. — С другой стороны, едва не промахнувшись мимо стула, шлепнулся Чичо. Он чуть не расплескал воду из стакана, который нес в руке. — Артисты не делают реверанс.

Зарина с полным ртом что-то промычала.

— Что? — На последний свободный стул с грохотом водрузился Лулу. С собой он принес еще два стакана воды. — Что этот набивший по самое не хочу щеки хомяк пытается сказать?

— Отменное выступление, — проглотив пирог, выдохнула Зарина. Она была вполне искренна, говоря это.

— Спасибо. — Кармель зарделась от удовольствия.