Обитель милосердия [сборник]

Одним нервным движением, не вставая с колен, она вывернула на кровать содержимое дамской сумочки. Среди бесчисленных, таинственных для Вадима бляшек, помад, флаконов гордой кучкой вывалились пять туго перетянутых банковской упаковкой пачек стодолларовых купюр.

Вадим оторопел: таких денег он никогда не видел и увидеть не ожидал.

— Могла бы, сожгла, — опустошённо произнесла Маша. — Но это — независимость. Её независимость.

Злым движением она отшвырнула пачки, и они с жалобным шелестом отлетели к стене.

— Уходи, Вадим, — потребовала она. — А я ведь так ждала…

Вадиму захотелось опуститься рядом с ней на колени, сжать любимое лицо, зацеловать её слезы, простить, утешить.

— Машенька! — не владея собой, прохрипел он. — Что ж ты натворила? Ведь тебе-то она этого никогда не простит. Что ж ты всех нас так покалечила?

— Я?! Так это всё я?!

Он быстро, боясь передумать, побежал к двери.

— Ненавижу! — послышалось сзади.

Смутно помнил Вадим, как вышел из гостиницы, как сидел на скамейке в каком-то кипарисовом скверике. Кажется, да, точно, к нему подходили трое пьяных, что-то громко говорили, пожалуй, хотели подраться. Потом переглянулись, отошли. Под утро в своей комнатке он забылся, и хозяйка дважды раздраженно колотила в фанерную стену: жилец кричал во сне.

В двенадцать дня он оделся и прошел на пляж «Жемчужины». Долго стоял, укрывшись за цементным столбом навеса. Мать и дочь были на обычном своем месте: Туточка в закрытом купальнике лежала, уткнувшись лицом в песок и тесно сдвинув ноги, а мать, склонившись и непрестанно поглаживая втянутую в плечи головку, что-то горячо и убежденно говорила.

На выходе с пляжа Вадим послюнявил пропуск и с мстительным удовольствием пришпилил его на лоб вислоусого охранника.

В тот же день, прервав отпуск, он вылетел в часть.

Кончина

После того как сборная Советского Союза по футболу пропустила третий гол от португальцев, старый бухгалтер Киврин, болельщик пронзительного темперамента, но хлипкого здоровья, всхрипнул, завалился в кресле перед телевизором и затих.

— Кажись, скончался, — заметил болевший вместе с Кивриным шурин. Только накануне Киврина едва откачали после очередного сердечного приступа.

Домочадцы забегали, захлопотали. Хватались за пульс, прикладывали зеркало.

— Что делать-то, дядя Вась? — распухшая от слёз дочь склонилась к угрюмому шурину.

— Да чего тут сделаешь? Ничего уже не сделаешь. При такой игре, считай, вылетели… Да, горе-то какое! — Он с ненавистью скосился на экран.

При очевидности диагноза вскрытие не проводилось. Спустя два дня гроб с телом был вынесен из подъезда и погружен в крытый фанерой кузов грузовика. Туда же запрыгнули двое сопровождающих из числа сослуживцев, подогретые деньгами в конверте — от родственников и отгулом — со стороны администрации. Сама администрация в лице генерального директора скорбела тут же, возле персональной «Волги». Родственники и прочие провожающие загрузились в ПАЗик, и траурная процессия отбыла к месту — грустно говорить — последнего пристанища.

В дороге Киврину сделалось душно, и он открыл глаза. Открыл, но ничего не увидел. Кругом были мрак, теснота и полный провал в памяти.

— Ну что, «петушка» на покойничке? — гулко и басовито донеслось сверху. — Ему один чёрт, а нам на крышке масть метать удобней.

Над самым ухом Киврина характерно забулькало.

— Грех это, — ответил голос пожиже.

— Эва чего! Верующий, что ли? — снасмешничал первый.

— Ничего я не верующий, — отчего-то перепугался жидкоголосый. — А, наоборот, кандидат в партию. Бабка, правда, склоняла. Но я не поддался. А всё-таки нельзя, хотя и мёртвый, а человек.

— Человек — это с которым можно в «петушка» сыграть. А тот, на котором играют, — уже не человек, а одна иллюзия, — важно разъяснил басовитый.

Сомнений не оставалось — Киврина везли хоронить. Сердце его зашлось от жути. Он вскрикнул. Жидко вскрикнули и наверху.

— Т-ты слышал?

— Слышал, — подтвердил басовитый. — Я давно слышу. Всё от того, что дешевиком похмеляюсь. Надо на «Столичную» переходить. Оно хоть и дорого, но экономно. Дольше проживу — больше выпью. — Наверху опять интенсивно забулькало.

Был Киврин при жизни любителем розыгрышей. Свойство это не утратил и в гробу. Потому, несколько отойдя от пережитого шока, представил лица родных, когда подойдут они к машине и увидят покойника, играющего в «петушка» на собственном гробу. Он даже хихикнул от предвкушения и решительно постучал в крышку.

— Мужики, покурить найдется? — весело и где-то даже задушевно обратился он.

Наверху установилась пронзительная тишина. Стало слышно, как пульсирует кадык у басовитого.

— Да не пугайтесь. Это ж я, Киврин! Вы только крышку чуток сдвиньте. Дальше уж я сам.

Что-то икнуло и лязгнуло.

— Верую, Господи! — вскрикнул жидкоголосый. Тело его с хрустом перевалилось через борт.

— Да что ж все такие пугливые пошли! Уж и воскреснуть нельзя! — Киврин судорожно заёрзал в гробу, и это, похоже, добило закостеневшего в безверии басовитого.