Обитель спящих

Лодку назвали «Остров Дракона», в память об одиноком островке посреди Лемурийского моря, где изгнанник промучился столько долгих лет в тоске и одиночестве. «А как же Раина?» — ехидно поинтересовался на это Конан. «С Раиной я был одинок более, чем когда-либо, — серьезно ответил Аридо. — Если бы не ее дивный голос, я утопил бы девчонку на третий же день».

Когда все наконец было собрано и можно было трогаться в путь, Аридо высвистал подходящий ветер, он наполнил новый, еще ни разу не сбрызнутый пеной парус, и долгое странствие началось.

Справляться с парусом и рулем дракон научился в первый же день. Хуже было другое: он постоянно норовил подогнать суденышко, и дважды чуть не перевернул его. Но к тому времени, как они, обогнув Уттарийский полуостров, вышли к Жемчужным Отмелям, Конан мог смело оставлять Аридо на ночь у руля. Это очень облегчило киммерийцу жизнь, потому что первые несколько дней путешествия он почти не спал.

Дракон тоже не спал, и это начинало на нем сказываться. Особенно это было заметно, когда он превращался обратно в дракона и плыл рядом с лодкой, иногда подталкивая ее. Бирюзовая чешуя словно поблекла, отросшие заново усы уныло повисли, глаза утратили блеск. Он купался все реже и реже, пока наконец не перестал вылезать из лодки совсем, часами неподвижно просиживая на корме в облике старого кхитайца, уставясь в море невидящими глазами.

Дни шли, а острова все не появлялись. Засыпая и просыпаясь, Конан видел одну и ту же картину: бескрайние синие волны и сгорбленная, нахохлившаяся фигурка на корме. То, что подходили к концу запасы еды, не слишком волновало киммерийца, море так и кишело всякой съедобной живностью, куда большей бедой было то, что кончалась пресная вода.

В мешке киммерийца, засунутом в самый дальний угол под скамью на корме, по-прежнему лежала бутыль драгоценного вина. Но, оглядывая большой ряд кувшинов, из которых только два оставались полными, Конан даже не вспоминал об этом лакомом кусочке. Он еще не терял надежды рано или поздно оказаться на Краю Света.

На утро десятого дня пути Конан, проснувшись, увидел, что дракон совсем плох. Даже в человечьем обличье он теперь выглядел так, словно его не один год морили голодом в стигийских подземельях. Он постарел, сгорбился и даже немного усох. Глаза его, в черных кругах опухших век, были мутны и бессмысленны. За рулем он, кажется, не следил вовсе.

Пройдя от носа до кормы, киммериец подобрал трех залетевших в лодку за ночь рыб и, ошкурив их и выпоторошив, высосал влагу. Есть ему не хотелось — по крайней мере, рыбу.

— Все бы сейчас отдал за хороший кусок мяса, — пробормотал Конан. Он поднял глаза, соображая время и погоду…

И увидел птицу. Большую черную птицу, похожую на баклана. Она кружила на узких, чуть согнутых крыльях, исполняя свой бесконечный ритуальный танец — вверх, к небу, и вниз, к морю, и снова вверх.

Сердце киммерийца бешено забилось. Эта птица не летела куда-то через океан, она охотилась. Это означало, что где-то впереди есть земля. Это мог быть даже не остров, а просто торчащая из моря скала, пригодная лишь для птичьих поселений. Но все же это была земля!

Приглядевшись, Конан различил на горизонте сероватое облако. Его белые, с розоватыми краями собратья, таявшие под лучами встающего солнца, бежали на восток дружной вереницей, а оно, единственное, стояло неподвижно. Конану уже приходилось видеть такие облака на море Вилайет. Это означало остров, и остров не маленький. Опомнившись от столбняка, киммериец принялся тормошить дракона.

— Эй, очнись! Очнись, бирюзовая шкура! Не твой ли остров виднеется вон там?

— Не мой, — равнодушно отозвался дракон, даже не пошевельнувшись. — Мой я почувствовал бы задолго до первых птиц. Нас, видимо, увлек край течения, который сносит корабли в Мертвое море. Я отсюда чую запах гнилых водорослей, значит, до его бурых зарослей день или два пути. А это — остров из близких к материку My. Но теперь это все равно, потому что сегодня вечером я умру.

— Так что ж ты расселся, как статуя Рудры в божественной медитации? — разозлился Конан. — Правь туда, до вечера еще целый день!

Аридо поднял на него тусклые глаза:

— А что изменится за этот день? Даже если не зайдет солнце — а я сомневаюсь, что оно задержит ради меня свое шествие — я от этого не засну. Можно еще остановить время — но и я, и ты остановимся вместе с ним. Для меня выхода нет. Правь туда, если хочешь. Мне все равно.

По виду его каждый бы сказал то же самое. Не будь он так царствен в своем спокойном ожидании конца, киммериец дал бы ему хорошего пинка, чтобы не распускал сопли. Но какой смысл лупить по шее истукана? Только руки отобьешь.

— Вот заладил, — проворчал Конан. — А ну, пересядь. Если я наконец поем как следует, может, чего придумаю. Так что сотвори-ка нам ветер, если еще можешь.

На это дракон лишь еле заметно пожал плечами.