Обитель Тьмы

Срубив мечом сразу два щупальца, Глеб обратил внимание на то, что белесое пятно над дуплом ближайшего дерева сильно завибрировало, и на мгновение Глеб ощутил странное чувство – словно белое пятно смотрело на него, как огромный глаз.

– Рамон! – закричал Глеб, продолжая рубить ветви. – Белое пятно над дуплом!

Итальянец кивнул и устремился к дереву, ловко уворачиваясь от хищно змеящихся ветвей.

С кошачьей ловкостью Рамон запрыгнул на дерево, перепрыгнул с ветки на ветку, выхватил из-за пояса кинжалы, перехватил их, замахнулся и вогнал два сверкающих клинка в белесое пятно над дуплом.

Дерево с ужасающим треском вскинуло ветви кверху, на мгновение замерло, затем издало хриплый, душераздирающий, многоголосый хрип и с оглушительным грохотом повалилось на землю.

Рамон перекувыркнулся через голову и вскочил на ноги.

– Первоход, их можно убить! – закричал он.

Глеб увернулся от очередной когтистой ветви, отбил мечом другую, после чего отшвырнул меч, выхватил из кобуры ольстру и крикнул:

– Ратники, стреляйте в белые пятна на коре!

И выстрелил первым.

Дохнули огнем и мушкеты стрельцов. Грохот выстрелов потряс чащобу.

Ратники Бранимира и впрямь оказались отличными стрелками. Шквал пуль разнес белые пятна над черными дырами ртов в ошметки. Ожившие деревья закачались, стали заваливаться набок, а стрельцы продолжали стрелять, остервенев от злобы и испуга.

Наконец все пять деревьев, огласив лес громким звериным ревом, рухнули на землю и замерли.

Глеб, тяжело дыша, опустил ольстру и вытер рукавом куртки лоб. Потом посмотрел на мертвых чудовищ, усмехнулся и хрипло проговорил:

– Чувствую себя героем экологического триллера. Интересно, что сказал бы об этом Гринпис?

5

– Хорошая работа, толмач, – похвалил один из ратников, остановившись рядом с Рамоном и благосклонно на него посмотрев. – Здорово ты его.

Рамон поднял глаза к небу и смиренно ответил:

– Не я, брат мой, а наш Господь. Я всего лишь карающая десница.

– Здорово караешь. Красиво.

Итальянец улыбнулся.

– Чего не сделаешь с молитвой на устах. – С этими словами он вновь возвел глаза к небу и перекрестился.

Раненый воин лежал на ворохе елового лапника и хрипло бредил. Лицо его, землисто-бледное, было покрыто бисеринками пота.

Трупы убитых ратников покоились чуть в стороне, ожидая, пока выжившие соорудят погребальный костер.

– Что это за проклятые деревья? – яростно спросил Бранимир у Глеба. – Почему они двигались?

– Потому что это не деревья, – сухо ответил Первоход.

– Как это?

Глеб откинул с лица серебристую прядь волос и сказал:

– Мимикрия.

– Чего?

– Эти твари притворялись деревьями. Как бабочка притворяется цветком. Его «кора» – вовсе не кора, а роговые наросты на коже. Крепкие, как броня. Посмотри сам…

Воевода нехотя приблизился к падшему «дереву» и встал рядом с Глебом. Осмотрел блестящий от черной крови ствол и хотел уже отвернуться, но вдруг уставился на разверстое дупло и изумленно пробормотал:

– Это что – зубы?

Глеб кивнул.

– Да. Зубы, язык… Все как полагается. А глаз один. То самое белое пятно над пастью. Единственное незащищенное место на теле чудовища. Нам повезло, что мы вовремя это заметили.

– Повезло? – Лицо воеводы побагровело. – Мои люди погибли, а ты говоришь, что нам повезло?

– Тебе и мне – да. – Глеб повел плечами. – Ведь мы живы.

Воевода несколько секунд молчал, свирепо глядя на ходока, потом скользнул взглядом по темной стене деревьев и невольно поежился.

– Проклятый лес, – проворчал он. – Выжечь бы его дотла.

– Не получится. – Говоря это, Глеб тоже смотрел на деревья, но взгляд его был холоден и спокоен. – Гиблое место умеет защищаться. Впрочем, ты и сам это видел.

Первоход отвел взгляд от леса и посмотрел на Рамона. Тот стоял над трупами убитых ратников и беззвучно шептал слова молитвы. Закончив, он широким жестом перекрестил тела ратников и пробормотал по-латыни:

– In nomine Padre, et Fili, et Spiritus sancti! Amen![2]

Глеб отвернулся и нахмурился. Здесь, в гиблой русской чащобе, латынь показалась ему неуместной и раздражающей.

– Наши потери – одиннадцать человек, – вздохнул рядом Бранимир.

– Десять, – напомнил Глеб. – Один еще жив. И я могу помочь ему.

Раненый воин еще стонал и бредил, но голос его звучал тише, а черты испачканного кровью лица заострились, словно у покойника.

Воевода подошел к раненому, долго смотрел на него, и лицо его при этом становилось все темнее и темнее, а затем он вдруг выхватил из ножен меч, перевернул его клинком вниз и всадил лезвие в грудь раненому стрелку.

Ратники отвели глаза, а Бранимир выдернул меч из развороченной груди мертвеца, вытер его об траву и снова вложил в ножны.

Взглянув на Глеба тяжелым, угрюмым взглядом, он глухо проговорил:

– У нас нет времени возиться с ранеными, ходок. – Затем скользнул взглядом по бесстрастным лицам своих воинов и крикнул: – Впредь помните об этом и не подставляйтесь понапрасну! А теперь пора трапезничать. Виткарь, нарежь на всех мяса и хлеба.