Обитель

Я покосился на ее мужа. Толстяк был увлечен пожи­ранием копченого судака, и этот увлекательный процесс поглощал все его внимание.

Осторожно я пожал холодные, ухоженные пальцы рыжеволосой кокетки:

— У меня еще много разносторонних талантов, леди...

— Я в этом не сомневаюсь,— заверила она, не торо­пясь убирать руку.— Признайтесь, вы же не только жур­налист, а? Это было бы так романтично...

— Увы, но я всего лишь журналист,— вздохнул я.— Хотелось бы вас заинтриговать куда более роман­тичной историей, но честность мне дороже бахвальства. Я всего лишь тот, кто сумел убедить хозяев газеты вы­делить мне сумму для этой поездки и написания серии репортажей. Им это принесет доход, а я, возможно, про­славлюсь... Неужели от этого я падаю в ваших глазах?

Она осторожно высвободила свою руку из моих пальцев и, явно потеряв ко мне интерес, рассеянно кив­нула:

— Может быть, может быть...

— Ну, если я стал для вас неинтересен, то, может быть, вы расскажете мне про это странное место. Я ни­когда прежде не бывал в монастырях...

— Я тоже,— призналась она.— Мы с мужем здесь случайно, проездом... Вы лучше расспросите князя или господина Пружинникова — они здесь частые гости... Савелий Игнатьевич, ваш гость интересуется, чем при­влекательно это место. Вы с князем лучше осведомлены, не просветите господина журналиста?

И отвернулась, делая вид, что увлечена чем-то на другом конце комнаты.

— Монастырь? — переспросил Пружинников.— О, это очень старая и весьма известная обитель. Его осно­вали еще ученики Александра Свирского...

— Кто это?

— Это один из самых известных русских святых. Его монастырь — явление уникальное даже для мирового масштаба. За всю историю человечества Бог являлся на землю в виде Святой Троицы лишь дважды: Аврааму у Маврикийского дуба и преподобному Александру, ко­торый в ознаменование этого события и построил мо­настырь, знаменитый впоследствии многими чудесами. Кстати, большевики, придя к власти, первым делом по­хитили мощи святого. Знали, подлецы, что это может быть своеобразным знаменем для объединения... А мо­жет, просто боялись, бесы... Вот двое его учеников и пос­троили эту обитель. Место здесь тихое, уединенное, для молитв и пустыннической жизни лучше и не сыскать... Только все равно горя пришлось хлебнуть. И поляки ее жгли, и шведы... А вишь, возрождается, как цветок вес­ной, пробиваясь сквозь песок и камни... Родник здесь есть, освященный и пользующийся славой исцеляющего. Да вы, наверное, его видели там, на горушке. Он и зимой не замерзает... Но главное — монахи... За других не ска­жу, а лично я люблю здесь бывать. Отец Иосиф — мой духовник..

— И мой! — горделиво вставил князь.

— А что такое «духовник»? — уточнил я.

— Ну, что б понятней было, урежем это слово до «наставника». Хотя молитвы его за духовных детей я бы не назвал менее ценными, чем его наставления... Вам сложно это понять, господин журналист, но эта оби­тель лично для меня как прообраз всей России. Рас­положенная в суровом, труднодоступном месте, она хранит свои заветы, свою историю — то великую и мис­тическую, то страшную и трагичную, но все время возрождается... Здесь живут удивительные люди, при­нимающие всех, приходящих к ним с добром. А над ними так часто смеются, не понимают и иногда нена­видят, потому что они являются противоположностью безумия мира и не ценят его ценностей. Жить здесь тяжело, но как же сюда хочется возвращаться раз за разом... Понимаете?

— Пока не очень,— признался я.

— Ну и не важно,— махнул рукой Пружинников.— Зинаида Григорьевна, голубушка! Сделайте одолжение: спойте нам что-нибудь, а? У вас это так чудесно полу­чается... А то мы что-то за разговорами о бытности на­шей совсем в тоску ударились..

— Да! — горячо поддержал его князь.— И я прошу! Очень прошу!.. Не зря же мы с таким трудом этот инст­румент изыскали! — И он вытащил откуда-то из угла припрятанную гитару.

Стрельникова не стала просить себя дважды, пробежалась пальцами по струнам, проверяя мелодичность, и тихим, проникновенным голосом, запела:

...Голубые, как небо, воды,
И серебряных две руки.
Много лет — и четыре года:
Ты и я у Москва-реки.

Лодки плыли, гудки гудели,
Распоясанный брел солдат.
Ребятишки дрались и пели
На отцовский унылый лад...

Трудно и чудно — верность до гроба!
Царская роскошь — в век площадей!
Стойкие души, стойкие ребра,
Где вы, о люди минувших дней?!
Где вы, о люди минувших дней?..

...Её слушали затаив дыхание. Голос у нее и впрямь был удивительный: мелодичный, чувственный, проника­ющий до самого сердца...