Облачный атлас

Чу’с’во вины, пот’му шо я всегда выживал и ускользал, несмотря на свою загрязненную-отяг’щенную душу. Скорбь, пот’му шо обломки моей разбитой прежней жизни были разбросаны там, сям и повсюду, ’грушки Джонаса, к’торые давным-давно вырезал из дерева Па. Сотканные Ма вещи, висящие в дверных проемах и качавшиеся под последними мягкими дуновениями лета. Вяленая рыба и трава блаженства, подвешенные в воздухе. Письменная работа, выполненная Кэткин для школьной, до сих пор лежавшая на столе, за к’торым она занималас’. Не знал, шо подумать, аль сказать, аль шо. Шо же мне делать? — спросил я свою подругу, как спрашивал и себя самого. Шо же мне делать?

Мероним уселас’ на деревянный ящик, сколоченный Джонасом, к’торый Ма назвала его первой работой мастера. П’ред тобой, Закри, горестный-мрачный выбор, отозвалас’ она. Оставаться в Долинах, пока т’я не поработят. Бежать в Хило и оставаться там, пока не нападут Коны, и быть убитым аль п’рабощенным. Жить в диких-глухих местах бандитом-отшельником, пока т’я не поймают. П’ресечъ вместе со мной пролив и оказаться на Мауи, шоб, вероятно, никогда больш’ не увидеть Большого острова. Ей, это, ясный пламень, и были все мои возможности, но я не мог остановить свой выбор ни на одной из них, я знал то’ко то, шо не хочу бежать с Большого острова, не отомстив за все, шо там случилось.

Эт’, Закри, не самое без’пасное место, шоб сидеть-раздумывать, сказала Мероним, так ласково, шо слезы мои наконец излилис’ наружу.

Взбираяс’ на коня, шоб ехать ’братно в ущелье, я вспомнил об иконах своей семьи, хранившихся в нашей раке. Ну вот, если б я оставил их там, шоб их мало-помалу порубили на дрова, нечем было б доказать, шо род жилища Бейли в’обще когда-то существовал. Так шо я в одиночку бросился обратно, шоб их забрать. Снова проходя по коридору к выходу, я услышал звон посуды, падающей с полки в кладовой. Я замер.

Медленно-медленно повернулся и посмотрел.

Там с напыщенным видом расхаж’вала жирная крыса, поглядывая на меня своими мерзкими глазками и подергивая носом, на котором торчали усы. Спорим, Закри, теперь ты жалеешь, шо просто не п’ререзал тогда веревку на стене моей ограды, ей? Ты мог бы ’збежать всего этого горя-злосчастья.

Я не слушал этого лжеца лжецов. Коны напали бы по-любому, ей, это не имело ничего общего с тем, шо я бросил вызов этому Дьявольскому Выродку. Я взял горшок, шобы метнуть его в Старого Джорджи, но то’ко прицелился, и крыса исчезла, а из пустой комнаты слева от меня, к’торую я прежде не осматривал, донеслос’ беззаботное поскрипывание кровати. Мне надо было просто улизнуть, ей, я понимал это, но сделал иначе, на цыпочках подобрался к двери и увидел стражника-Кона, лежавшего в мягком гнезде из одеял и унесенного травой блаженства далеко-далеко из Долины Мормон. Вишь, он был насто’ко уверен, шо все жители Долин были уже повержены-порабощены, шо позволил себе обкуриться прям’ на посту.

Итак, он был п’редо мной, злейший и страшный враг. Ему было лет девятнадцать-двадцать. На его адамовом яблоке, оставшемся белым меж двух вытатуированных ящериц, билас’ жилка. Ты нашел меня, ей, вот и п’рережь меня, шептало его горло. Вспори меня лезвием.

Вам это, конечно, напомнило о втором моем предсказании, и, ей, я тогда тож’ о нем вспомнил. Если враг спит, оставь его горло, не п’ререзай. Это, ясный пламень, и было тактом для того предсказания. Я приказал своей руке сделать это, но не, она была к’им-то образом замкнута-зажата. Мне немало приходилос’ драться, а кому нет? — но я еще никогда никого не убивал. Вишь, убийство запрещено законом Долин, ей, если ты крадешь чью-то жизнь, то никто с тобой ничем не обменивается, не видит тебя и в’обще нич’о, пот’му шо душа твоя так сильно отравлена, шо из-за тебя могут заболеть другие. Так аль иначе, я стоял там, возле своей собственной постели, держа лезвие в нескольких дюймах от этого мягкого, бледного горла.

А этот дрозд-п’ресмешник о чем-то быстро-громко лопотал. Птичьи песенки звучат так же, как затачиваемые лезвия, впервые я понял это там и тогда. Я знал, поч’му мне не следует убивать этого Кона. Это не вернуло бы нам Долины. Это отяг’тит мою проклятую душу. Если бы в этой жизни я родился Коном, он мог бы родиться мной, и тогда я убивал бы сам себя. Если бы, скажем, Адам был усыновлен и сделался Коном, то я мог бы убивать своего брата. Старый Джорджи хотел, шоб я его убил. Разве недоста’чно было этих причин, шоб оставить его в покое и тихонько убраться прочь?

Не, ответил я своему врагу и ударил лезвием по его горлу. Хлынула-затолкалас’ волшебная ярко-красная жидкость, запенилас’ на шерсти, собралас’ в лужицы на каменном полу. Я вытер лезвие о рубашку убитого, понимая, шо за это мне мало-помалу придется з’платить, но, как я г’ворил раньше, в нашем ’скуроченном мире пра’ильные вещи не всегда возможны.