Облачный атлас

Теперь свет наступающего дня очерчивал мир вокруг нас более четко. Настоятельница спросила, почему я на это надеюсь.

Чтобы выразить свои чувства в словах, потребовалось некоторое время, но Настоятельница не принадлежала к тем, кто поторапливает собеседников с мыслями. Наконец я сформулировала причину: единственными чистокровными, в глазах у которых не видна всегдашняя неудовлетворенность потребителей, оказались колонисты, с которыми я познакомилась.

Настоятельница понимающе кивнула. Если потребители достигнут исполнения желаний в значительном объеме и окажутся удовлетворены своей жизнью, стала размышлять она вслух, с плутократией будет покончено. Вот почему их колония так оскорбляет государство. Представители Масс-медиа крайне заинтересованы в том, чтобы обливать презрением такие вот колонии, сравнивая их с ленточными червями, обвиняя в краже дождевой воды у Водной Корпорации, отчислений за пользование землей — у держателей патентов Овощной Корпорации, кислорода — у Воздушной Корпорации.

— Может наступить такой день, — сказала Настоятельница, — когда Совет сочтет, что они являются жизнеспособной альтернативой корпократической идеологии. Тогда «паразитов» переименуют в «террористов», с неба хлынут ливни «умных» бомб — и все наши туннели затопит огонь.

Я заметила, что колония должна процветать невидимо, подспудно.

— Именно. — Она понизила голос, так что мне пришлось наклониться, чтобы расслышать ее слова. — Полагаю, для этого требуется такое же умение сохранять равновесие и держать себя в руках, как и для того, чтобы выдавать себя за чистокровную.

Она с самого начала знала, что вы не чистокровная? Откуда?

Мне показалось бестактным спрашивать об этом. Может быть, кто-то подсмотрел, как я принимаю Мыло. Моя хозяйка сообщила мне, что опыт научил колонистов по-дружески приглядывать за своими гостями, даже за Союзниками и их друзьями.

— Это противоречит старинному монастырскому кодексу гостеприимства, — извиняющимся тоном сказала Настоятельница, — но более молодые колонисты твердо настаивают на бдительности, особенно в мире, где каждый может стать кем угодно, проведя один день у лицеправа.

Почему она показала свою осведомленность?

Не знаю, возможно, лишь для того, чтобы выразить солидарность. Изо всех преступлений Чучхе ничто, по словам Настоятельницы, не является более гнусным, чем создание «подслоя рабов».

Полагаю, она имела в виду фабрикантов? Но говорила ли она конкретно — о прислугах в ресторациях, или в общем — обо всех фабрикантах Ни-Со-Копроса?

Тогда я не поняла, я узнала об этом только на следующий вечер, в Пусане. Но к тому времени во дворе уже гремели кастрюли, готовился завтрак. Настоятельница посмотрела в расщелину, ведшую во двор, и переменила тон.

— И кто же наш молодой койот?

Немой мальчик подошел к нам неслышным шагом и, улыбаясь, уселся у ног Настоятельницы. Солнечный свет склонился с востока над миром, возвращая нежные краски полевым цветам.

Стало быть, пошел второй ваш день в качестве беженки.

Да. Хэ-Чжу позавтракал картофельными лепешками и инжирным медом; в отличие от предыдущего вечера никто не настаивал, чтобы я ела пищу чистокровных. Когда мы прощались, две или три девочки-подростка, глаза у которых были на мокром месте из-за отбытия Хэ-Чжу, стреляли в меня ненавидящими взглядами, что очень забавляло моего проводника. В каких-то отношениях Хэ-Чжу был закаленным революционером, но в других все еще оставался мальчишкой. Настоятельница обняла меня и шепнула на ухо:

— Я буду молиться за тебя старому отшельнику.

Провожаемые взглядом ее божества, мы покинули это высокогорье с разреженным воздухом и через шумливый лес двинулись вниз, где нашли свой форд, никем не тронутый.

До Йонджу мы продвигались вполне сносно. Миновали колонну направлявшихся на север лесовозов, водителями которых, как я заметила, были дородные фабриканты одного и того же корневого типа. Но рисовые поля к северу от озера Андонгхо изрезаны открытыми проселками для перевозки леса, так что большую часть дня мы оставались внутри форда, прячась от Глаз-Спутников, часов до пятнадцати.

Переезжая через старый подвесной мост над разъяренной рекой Чувансан, мы выбрались наружу поразмять ноги. Хэ-Чжу извинился за свой мочевой пузырь чистокровного и помочился в деревья, росшие сотней метров ниже. Стоя с другой стороны, я изучала черно-белых попугаев, облепивших уступы вулканической породы, все в пятнах гуано; хлопанье их крыльев и выкрики напомнили мне Бум-Сук Кима и его чиновных приятелей. Вверх по течению ущелье поворачивало в сторону, а ниже Чувансан пролагал себе дорогу через сглаженные холмы, прежде чем исчезнуть под навесом Ульсона для отправления своих канализационных обязанностей. Над мегаполисом висели грозди авиеток: черно-серебристые точки.