Облачный атлас

— О, у меня надежный дом, не беспокойся! — Она притворилась обиженной, листая бухгалтерскую книгу, но предупредила, что ей потребуется свежее вливание долларов, если его следующее плавание будет таким же долгим, как предыдущее. Откидная решетка поднялась, и она мельком оглядела меня. — Слушай, Нун-Хель, если твоя пушистенькая пробудет здесь больше недели, то плата будет двойной. Таковы правила дома. Нравится это тебе или не нравится, мне все равно.

Моряк Нун-Хель Хан сказал, что я задержусь только на ночь или две.

— Значит, в каждом порту, — осклабилась его домохозяйка. — Значит, это правда.

Она состояла в Союзе?

Нет. Ночлежные хозяйки за доллар продадут собственных матерей, а предательство Союзника принесло бы гораздо большую прибыль. Но, как сказал мне Хэ-Чжу, они также и ставят заслон праздному любопытству посторонних, обеспечивая великолепный камуфляж. Внутри нам предстал тускло освещенный лестничный колодец, в котором эхом отдавались звуки ссор и 3-мерок. Я наконец-то начинала привыкать к лестницам. На десятом этаже коридор, кишевший жуками-древоточцами, привел нас к обшарпанной двери. Хэ-Чжу извлек из ее петли обломок спички, который сам туда положил, и заметил, что управление подкосила опасная зараза честности.

В его квартирке имелся прокисший матрас, крохотная кухонька, шкаф с одеждой для разных климатов, расплывчатый кодак голых белокожих проституток, оседлавших Нун-Хеля и еще двоих моряков, сувениры из Двенадцати Мегаполисов и менее значительных портов и, разумеется, обрамленный кодак Возлюбленного Председателя. Измазанное помадой мальборо лежало на пивной банке, грозя свалиться. Окно закрывали жалюзи.

Хэ-Чжу принял душ и переоделся. Он сказал, что ему надо присутствовать на собрании ячейки Союза, которое продлится всю ночь, и предупредил, чтобы я держала жалюзи опущенными и не отвечала ни на стук в дверь, ни на вызовы по сони, если только это будет не он сам или не Апис с таким вот паролем: он написал на клочке бумаги слова «СЕ СЛЕЗЫ ВСЕЛЕННОЙ», а затем сжег клочок в пепельнице. В холодильнике есть небольшой запас Мыла, сказал он, пообещав вернуться утром, вскоре после комчаса.

Наверное, такая выдающаяся уклонистка, как вы, заслуживала гораздо более пышного приема?

Пышные приемы привлекают внимание. Несколько часов я провела за сони, изучая топографию Пусана, потом приняла душ и Мыло. Проснулась поздно, кажется, после шести часов. Хэ-Чжу вернулся изможденным, в руках у него была сумка с острым ттокбукги. Я приготовила ему чашку звездомеси — хоть какая-то польза от тех дней, что провела в качестве прислуги. Он ее с благодарностью выпил, после чего позавтракал.

— Ладно, Сонми, — сказал он, — встань у окна и закрой глаза.

Я повиновалась. Ржавые жалюзи стали подниматься. Хэ-Чжу командовал:

— Не смотри… не смотри… вот, теперь открывай.

Нескончаемое множество залитых солнцем крыш, магистралей, ульев платного утешения, РекЛ, бетона… а дальше, на заднем плане, осадок яркого весеннего неба тонул в темной полосе синевы. Это совершенно меня загипнотизировало… так же, как раньше было со снегом. Казалось, вся горечь слов «я существую» растворяется там, мирно и безболезненно.

— Океан, — провозгласил Хэ-Чжу.

Вы никогда его прежде не видели?

Только на сони, в 3-мерках Папы Сонга о жизни на острове Экзальтации, а еще — в книге Юны. Но своими собственными глазами, как реальную вещь, — никогда. Мне ужасно хотелось дотронуться до него, пройтись вдоль него, но Хэ-Чжу считал, что самым безопасным будет оставаться при дневном свете в укрытии, пока нас не переквартируют в более отдаленное место. Немного погодя он улегся на матрас и уже через минуту начал похрапывать.

Проходил час за часом; в океане, открывавшемся в прорезях между зданиями, я видела грузовые и военные суда. На окрестных крышах домохозяйки нижнего слоя проветривали изношенное белье. Позже погода сделалась пасмурной, и бронированным авиеткам приходилось сновать меж низких облаков. Я стала заниматься. Пошел дождь. Хэ-Чжу, не просыпаясь, перекатился на другой бок, невнятно пробормотал: «Нет, просто друг одного друга», — и снова умолк. Изо рта у него, увлажняя подушку, стекала слюна. Я думала о профессоре Мефи. На последнем нашем семинаре он говорил о своем отдалении от семьи и признался, что моей учебе уделяет больше времени, чем образованию собственной дочери. Теперь он был мертв — из-за своей веры в Союз. Я чувствовала благодарность, вину — и что-то еще, чего не могла определить.

Хэ-Чжу проснулся после полудня, принял душ и заварил женьшеневый чай. Архивист, я так завидую вам, чистокровным, из-за вашей разнообразной кухни! Это как радуга… До вознесения Мыло казалось мне самой восхитительной субстанцией, какую только можно вообразить, но теперь его вкус сделался пресным и скучным. Однако стоит мне только попробовать пищу чистокровных, как меня начинает тошнить, а позже одолевает рвота. Хэ-Чжу опустил жалюзи.