Облачный атлас

Глянул в сторону Евы: та напустила на себя притворно-обворожительный вид. Пряча улыбку, признал, что моя семья внесена в кадастровую книгу Вильгельмом Завоевателем^[230] и что папик мой — выдающийся священник. Все попытки увести разговор в сторону от моих положительных качеств были похерены, и через четверть часа пучеглазазая Мари-Луиза почувствовала одобрение своей матери и постановила, что я буду ее прекрасным принцем. Она вот о чем спросила меня:

— Мистер Фробишер, вы хорошо знакомы с Шерлоком Холмсом, который живет на Бейкер-стрит?

Что ж, подумал я, может быть, день не до конца пойдет прахом. В девушке, ценящей иронию, должны таиться какие-то глубины. Но Мари-Луиза говорила всерьез! Прирожденная остолопка! Нет, ответил я, лично с мистером Холмсом я не знаком, но каждую среду его можно видеть в моем клубе за игрой в бильярд с Дэвидом Копперфильдом. Обед подали в тонких дрезденских горшочках. На стене столовой, оклеенной обоями с цветочками, красовалась большая репродукция «Тайной вечери». Еда — сплошное разочарование. Сухая форель, овощи, пропаренные до состояния слякоти, g^ateau^[231] — верх вульгарности. Можно было подумать, что я снова обедаю в Лондоне. Девочки хихикали глиссандо над моими тривиальными ошибками во французском — однако их пугающий английский режет слух невыносимо. Мадам в. д. В., которая тоже провела лето в Швейцарии, предоставила мне подробный отчет, как превозносили в Берне Мари-Луизу, «цветок Альп», графиня Слак-Явски или герцогиня Зумдумпштадт. Не мог выдавить из себя даже пристойного: «Соmmе с’est charmant!».^[232]

Из своей конторы явился мосье в. д. В. Задал мне сотню вопросов о крикете, чтобы позабавить своих дочерей причудливыми английскими ритуалами, связанными с этой игрой. Любящий нравоучения осел царственных объемов, так озабоченный подготовкой очередного грубого вмешательства в разговор, что слушает окружающих вполуха. Сам себе отпускает неприкрытые комплименты, начинающие со слов «Назовите меня старомодным, но…» или «Кое-кто сочтет меня снобом, но…». Ева искоса на меня поглядывала. Взгляд ее говорил: «Подумать только, ты на полном серьезе думал, что этот олух может угрожать моей репутации!»

После обеда выглянуло солнце, и мадам в. д. В. объявила, что все мы отправляемся на прогулку — показать высокочтимому гостю виды Брюгге. Пытался сказать, что уже достаточно натерпелся от их гостеприимства, но отделаться от них так легко была не судьба. Великий Патриарх извинил себя — мол, у него на руках груда счетов высотой с Маттерхорн. Чтоб ему погибнуть под лавиной! После того как служанки водрузили на девиц шляпки и натянули на них перчатки, была подана карета, и меня стали возить от одной церкви к другой. Как замечает добрый старый Килверт, самое утомительное — это когда тебе говорят, чем следует восхищаться, и указывают на что-нибудь тростью. Едва ли смогу припомнить название хоть одной достопримечательности. Под конец этих странствий, возле огромной башни с часами, у меня болела челюсть ото всех зевков, которые пришлось подавлять. Мадам в. д. В. искоса глянула на венец программы и заявила, что предоставляет нам, молодым, самим туда взобраться, а она подождет нас в кондитерской на другой стороне площади. Мари-Луиза, чей вес превосходит мамашин, заметила, что невежливо, не в духе леди было бы оставить маман в одиночестве. Мадам Череп не могла идти из-за чего-то вроде астмы, а если Череп не шла, то… и проч., и проч., и в конце концов билеты наверх купили только мы с Евой. Я заплатил, желая показать, что не виню ее лично в ужасающей растрате времени. Пошел первым. Спиральная лестница сужалась кверху. Единственные звуки исходили от наших шагов и женственного дыхания Е., напомнившие мне о ноктюрнах с ее матерью. Ван де Вельде суть пять нескончаемых аллегретто на плохо настроенных клавесинах, и в моих ушах звенела благодарность за то, что они, уши, наконец-то от этого избавлены. Забыв считать ступеньки, я подумал об этом вслух. Голос мой прозвучал так, словно я был заперт в шкафу с одеялами. Ева ответила ленивым «Oui…».