Обладать

Ничто как капля в гуще звезд кипящей.

Быть Галилею на костре, когда бы

Богобоязненный и вдаль глядящий

Мудрец от мыслей этих не отрёкся

И не отдался в руки богословов,

Чей ум совсем другим причастен тайнам.

Но усомниться в том, что человек —

Ось Мироздания – да разве это

Хула на Господа, Который чудным,

Неизъяснимым устроеньем в нас

Содеял разум и вселил стремленье

К познанию, но положил предел

Дням нашей жизни и покоит души

В приветном сумеречном беспредельи,

Когда, забыв решать загадки, мы

Угаснем в воздыханьях – как зачахнул

Над рассеченьем эфемер и мой

Усталый ум. Я изучил их облик,

Недолговечных сих живых пылинок.

Я годы жизни отдал существам,

Что и до вечера не доживают.

Когда перед глазами Галилея

Мерцали серебристые светила —

Не трепетал ли он, подобно мне,

Когда в стекле передо мной открылись

Не хладные красы небесной бездны,

Но буйный рой едва приметных тварей,

Окованных бронёю василисков,

Которые самим себе – как знать? —

Не кажутся ли – даже молвить страшно —

Тем микрокосмом, коим мнит себя

И Человек, чьей гордости тщеславной

Обидно бесконечность находить

И в крохотном, не только что в великом?

{Desunt cetera}[108]

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Дом – это что?

Это крепкие стены,

Тёплый приют от студёных ветров.

Дом – это где ступают степенно

И отступают за шторы без слов.

А сердце – как мина: тук-тук, тук-тук.

А думы – как крик средь гардин и ковров.

И вдруг – стёкла градом из окон, вдруг —

Взрыв разносит и стены и кров.

Кристабель Ла Мотт

Они стояли на тротуаре и глядели на высеченную над террасой надпись: «Вифания». Светило апрельское солнце. Он и она смущённо сторонились друг друга. Трёхэтажный дом с подъёмными окнами был не дом, а игрушечка. В окнах – симпатичные шторы с ветвистым узором, крепившиеся резными деревянными колечками к медным прутьям. В окне первого этажа виднелся декоративный папоротник в белом керамическом горшке. На входной двери, выкрашенной в густой лиловато-голубой цвет, висел медный дверной молоток – изогнувшийся Дельфин. Розы стояли в бутонах, у самых ног раскинулось целое море незабудок. Между этажами в обрамлении кирпичей красовались лепные цветы подсолнечника. Каждый кирпичик дышал воздухом улицы; кладка, обожжённая ацетиленовыми горелками, промытая водой из струйных форсунок, словно лишилась кожи, и обнажилась сама плоть дома.

– Вот это реставрация, – заметила Мод. – Даже не по себе. Муляж какой-то.

– Как египетский Сфинкс из стекловолокна.

– Именно. Так и видишь внутри камин в истинно викторианском вкусе. То ли подлинный, то ли сооружён из обломков после сноса какого-нибудь особнячка.

Они снова оглядели не то благодушный, не то обездушенный фасад «Вифании».

– Стены, наверно, были чумазее. Здание, наверно, выглядело старше. Когда было ещё новым.

– Постмодернистская цитата, а не дом.

Они перевели взгляд на террасу, всю из чистеньких белых деревянных арок, увенчанную миниатюрной башенкой. Террасу только-только начинали оплетать первые побеги клематиса.

Вот, значит, откуда спустилась она тогда торопливым шагом: решительно колышутся чёрные юбки, губы решительно сжаты, руки стискивают ридикюль, в горячечных, широко раскрытых глазах страх и надежда – так это было? А навстречу, со стороны церкви святого Матфия, в цилиндре и сюртуке – он? А наверху, в окне, щурит за стёклами очков затуманенные слезами глаза та, другая?

– Меня вообще не очень интересуют места – или вещи, – которые с чем-то связаны, – признался Роланд.

– Меня тоже. Я работаю с текстами. И увлечённость современных феминисток личными жизнями писателей мне как-то не нравится.

– Но какой же без этого полноценный анализ? – возразил Роланд.

– Можно пользоваться методами психоанализа без всякого личного отношения, – ответила Мод.

Роланд не стал спорить. Это была его мысль – вместе съездить в Ричмонд и обсудить дальнейшие шаги, но не перед этим же действительно жутковатым домишкой. И Роланд предложил перебраться в церковь в конце улицы – массивное, амбароподобное здание викторианского времени, с застеклёнными уже в наше время хорами и тихим кафетерием. В церкви мельтешила детвора: прыгали клоуны в пёстрых костюмах, порхали феи и балерины, торчали мольберты, пиликали скрипки, наяривали магнитофоны. Роланд и Мод пристроились в кафетерии, в уголке, озарённом таким знакомым витражным светом.