Обладать и принадлежать

Миша с Ритой в постели, завернутые в простыню. У Миши – совсем мокрое лицо. Он отодвигается от Риты, берет в руки будильник, поставленный заранее перед кроватью на сиденье стула – низко-низко, так, что у самой подушки слышно его тиканье. Миша смотрит с удовольствием на циферблат, придвинув часы себе прямо к носу, как близорукий, и говорит:

– Целых сорок минут! Мы с тобой целых сорок минут! Как тебе? – Он улыбается и отдает ей, как доказательство, часы в руки, она вертит их, зачем-то смотрит им в «спину» – туда, где они заводятся. Слабо улыбается, встает с кровати, волочит за собой простыню. Так начинается ее утро с Мишей. Шторы в комнате плотно сдвинуты и посередине сколоты английской булавкой.

Миша уходит на свои лекции. Хлопает дверь. Собака ложится на чистую постель, как только он уходит, потому что Риту она не слушается и не боится. На кровати она начинает грызть свою белую повязку на раненой ноге, чтобы избавиться от нее.

Рита идет к подаренной Мишей ящерице. Та сидит в трехлитровой банке, поставленной на подоконник. Рита заглядывает в банку. Из банки плохо пахнет, хотя она совершенно прозрачная и пустая, если не считать ящерицы.

Рита в задумчивости, что той опять нужно ловить тараканов и мух, берет банку, прижав ее локтем к боку, выходит в кухню. Там, как ей кажется, большая возможность наловить тараканов. Она ставит банку на кухонный стол, надевает вязаные старые перчатки (других у нее нет, чтобы ловить тараканов, перчатки разного цвета). Открывает духовку в плите, заглядывает туда. Потом отодвигает немного вбок картины со стен – там виден более светлый кусок побелки, но нигде нет тараканов.

Тогда она приглядывается к абажуру на потолке – нет ли там мух. Прислушивается.

О стекло бьется муха. Рита накрывает ее стаканом. Но потом все-таки упускает ее. Нет ничего грустнее, чем смотреть, как Рита ловит насекомых для ящерицы в полном одиночестве.

Наконец она выпускает ящерицу из банки в темный напольный шкаф, «Лови сама», – говорит, снимает перчатки, захлопывает шкаф.

Рита в халате спускается вниз за газетами. Она открывает почтовый ящик. Поднимается на лифте. Встречает в дверях мальчика-почтальона, лет пятнадцати. Он останавливается, одновременно и закуривает и выпрямляется и говорит немного срывающимся голосом:

– Вы из этой квартиры, кхм-кхм? – спрашивает предварительно и отдает ей телеграмму. Рита кивает, сжимает на груди халат. Читает на бланке почти вслух, шевеля губами (телеграмма уже распечатана, видно, почтальон тоже знает ее смысл): «Рита, вчера весь день искал твою открытку, которую, помнишь, ты прислала мне однажды? Но ее нигде нет, видно, ее унес тот же ветер, который унес твою любовь ко мне».

Рита поднимает голову, прячет телеграмму в карман. Она, похрустывая телеграммой в кармане, кивает на прощание курящему молодому почтальону, который вызвал лифт. Лифт загудел откуда-то снизу. Рита прошла в квартиру. Захлопнула дверь. Собака залаяла один раз, опять положила голову.

Рита звонит фотографу. Он сразу берет трубку. Она слушает его голос. Бросает трубку. Ее скучное спокойствие уходит, ее охватывает трепет.

Последние сцены

Пустая прозрачная банка на столе.

Шорохи.

Рита перешагнула через брошенную смятую простыню, полную теней и красиво изогнутую на полу, подошла к шкафу. Выбрала один только ей известный плащ, достала из его кармана бутылку. Она была полна до половины.

На кухне для маскировки все содержимое из бутылки она вылила в заварной чайник. Бутылку спрятала в бачок унитаза – все у нее было продумано достаточно изобретательно. Она стала разгуливать по коридору, отпивая из чайника, как будто ее мучит жажда. Она заходит в комнату к Мишиной безумной маме.

Говорит ей:

– Смотрите, сколько у вас засохших роз! Их можно заваривать в чай для аромата!..

Мишина мама была одета в полосатый купальный махровый халат. Она сидела в подушках, прислушиваясь к Ритиному голосу. Рита дрожащим от волнения голосом опять поведала ей:

– Вы знаете, вот что я поняла. Умирать страшно – это правильно. Но жить – гораздо страшнее. Вот это точно! У меня шалят нервы, – она ссутулилась. Еще раз отпила из чайника.

– Я пойду погуляю с собакой…

Мишина мама подняла на прощание свое лицо с таким выражением торжественности, как будто она про себя исполняла гимн Советского Союза.

– Миша! – вдруг позвала Мишина мама, обращаясь к Рите.

– Я здесь! – ответила ей Рита дрогнувшим голосом, сжав рукой ее иссохшую руку.

– Отчего же твои руки так жестки? – спросила старая женщина.

– Я работала в саду… – ответила ей Рита.

На этом, к сожалению, их разговор оборвался…

Рита в коридоре сняла повязку с ноги черной собаки. Она ей, как теперь казалось немного пьяной Рите, мешала. Собака очень радовалась, что ее ведут гулять. Характер у этой собаки был достаточно предательский – она любила поесть, поиграть, погулять – не важно с кем.

– Сейчас, сейчас, – сказала ей Рита.

Она вышла на улицу, чуть-чуть пошатываясь. Собака ее здорово хромала, Рите приходилось сдерживать быстрый шаг. Так они вышли вон со двора в сторону проезжей части.