Облака

- Жить... жить... - заскрежетал зубами Дима.

Тут представились ему мертвые, заснеженные пространства в которых нет любви, но только отчуждение, да холод, да боль...

- Как же темно перед глазами... все двоится, троится, распадается в ничто... - тут он страстно захрипел. - Вырваться!..

На мгновенье фотография прояснилась, и он смог различить, что земля за домом обрывается.

- Ага, значит - пропасть. Пропасть. Да уж лучше лететь вниз, звездою падать в ад, чем сгнить здесь! Уж лучше разбиться о камни, чем врасти в этот стол.

И он рывком поднялся, шатаясь, хватаясь за стены, выбрался из избушки. Прошел сквозь визжащую снегом тьму несколько шагов, но вот споткнулся, повалился в сугроб. Дальше он пробирался уже ползком и с закрытыми глазами: в его воображении раскинулось летнее поле, а над ним: клубящиеся грозовые тучи; вот совсем рядом - молния, раскат, столь же страстный и обреченный на затухание, как и Димина жажда жить: "Увидеть! Господи, увидеть!!!.."

Еще рывок, еще один рывок вперед...

"Где-то рядом черная бездна. И я полечу, полечу в нее, не в силах взмыть к свету, чрез эти холодные, снежные тучи! Крылья мои сгорели с забитой до смерти старушкой, с теми, распухшими от многодневных побоев телами, с мясом дохлой собаки... С кровью - да - признай это хоть перед смертью - с кровью, которую обезумевшая девочка выкачала из вен своей мертвой матушки..."

Еще один рывок, и вот выпущенная вперед рука наткнулась на колющую холодом, уходящую вниз каменную поверхность.

"А - ну вот и все - еще два-три рывка, и все то, чем я жил, все помыслы мои, все мечты - все исчезнет без следа. Даже и тетрадь моя пропитается кровью... Да там и так ничего, кроме крови нет..."

И вдруг, словно молния, изжигающей колонной ворвалась в Диму, и он захрипел голосом демона в ночь:

- Смерть! Ты над всем, что тленно властвуешь. Но дух мой нетленен - нет и нет! Я не умру вовек, слышишь ты - холодная мерзавка?! Сковать меня задумала - нет, нет... - и он скрежетал зубами с такой силой, что два передних зуба сломались, но он даже и не почувствовал этого.

- Я должен умереть?! А вот я кричу - нет! Кричу нет судьбе! Пока я жив я буду бороться! Я сейчас стихотворение придумаю! Да - вопреки всему - тьме, холоду, снеговерти, тебе, смерть! Я сейчас тебя стихотворением скручу...

И он пронзительным, вьюжным, стальными иглами взрывающимся голосом закричал:

- Я бог окутавший свое созданье,

Я сфера, за которой - пустота,

Но в центре сферы - дивное мечтанье,

Взращенная из сердца красота.

И обтекают мою душу смерти токи,

И холод лезвием по мне скребет,

Там, в смерти, движется без прока,

Там хаос, без мечты течет.

Но я храню, что в центре сферы,

То, что породилось из меня,

Люблю без счета и без меры

В себе весь космос и мгновенье вечности храня.

Смотрю на мир в себе взращенный,

И презираю боль извне,

Молюсь, как юноша влюбленный,

Тому, что создано во мне!

Дима засмеялся, и с приступом кашля из разодранного горла плеснулась кровь.

- Так вот. - скрежетал он, оставляя за собой кровавую, тут же заносимую снегом дорожку. - В одном мгновенье - вечность - да, я чувствую, что в одном мгновенье - вечность. Так же и в теле - где-то в этом хрупком теле заключен мир бесконечный, и тебе то его, смерть, не оплести....

Ветер взвыл пронзительно, и, как показалось Диме - с насмешкой. Тогда поэт усмехнулся зло, с вызовом:

- Ну, мы еще посмотрим - кто кого!

Ухватившись двумя руками за край пропасти, он из последних сил подтянулся. Теперь тело его лежало на снегу, а голова повисла над непроглядной чернотою; там ветер выл, там двигалось что-то.

- Ну, вот сейчас, без лишних слов мы с тобой и схватимся.

Последний рывок. Он пролетел всего лишь метров пять, а потом повалился на занесенный снегом уступ. По пологому склону покатился вниз - голова кружилась, его вертело, кидало, переворачивало, несколько раз ударяло камнями и, казалось, что это горы побивают его своей дланью.

Потом еще одно паденье - он все ждал окончанья, все надеялся на то, что будет жить, что вновь его бросит на снег, покатит, а потом вынесет к добрым людям, которые излечат его, помогут добраться до Сада, до Фонтана...

А он все падал. Он не чувствовал больше ни ветра, ни холода, он не видел пространства вокруг, но, поводя руками, понял, что с какой-то ужасающей замедленностью падает.

Так же неожиданно он понял, что это падение - действительно последнее; что его уже не спасет ни снег, ни воды, ни травы - неожиданно он понял, что не станет его тела...

Как же неподвижна и беззвучна эта чернота вокруг! Он еще раз поводил руками и обнаружил под ними снег. Этот снежный пласт медленно приближался, однако, ни коем образом этого приближенья нельзя было остановить, нельзя было отдернуться в сторону...

Все ближе, ближе - вот он уже уткнулся в него лицом, а вытянутые вперед руки уходили в глубину. Он весь уже в снегу, и все движется, все погружается в его толщу. Сколько же можно? Остановись же...

Снег завораживающе медленно продавливался, от давления хрустело в голове, но он был жив, хоть и слепой, хоть и сминаемый - он был еще жив.