Облака из кетчупа

Мама уже поднималась по лестнице. Что делать? Спрятаться! Я брякнулась на пол, заглянула под кровать – места хватит? И не успела. Мама просунула голову в дверь. Конечно, я спустилась и, конечно, вела себя вежливо и, конечно, сказала да, когда Сандра позвала меня на кладбище, хотя душа заходилась криком НЕТ! Даже удивительно, что она не слышала.

– Ты уверена, милая? – озабоченно спросила мама. Я старалась взглядом дать ей понять, что не хочу идти.

– Конечно, она уверена, – ответила за меня Сандра. Она еще больше исхудала, Стюарт. Лицо – с кулачок, руки – кожа да кости. И ни одной каштановой пряди. – Ты же хочешь навестить его, да?

У меня язык не повернулся отказаться. Я сглотнула и, еле переводя дух, кивнула. В жилах бурлил гнев. И вина. Они угнездились в желудке и жгли огнем. До сих пор тупая боль в кишках не отпускает.

Может, он и там, у меня внутри, вывел слова правды. Знаю, Стюарт, это похоже на бред, но мне впрямь иногда кажется, будто на моих внутренностях выцарапаны слова – красные, воспаленные, быть может, даже кровоточащие. Единственный способ избавиться от них, успокоить боль – это написать их здесь.

Доверить их тебе. Сегодня я устала, но я это сделаю непременно. И начну со следующего после несчастного случая с Дот дня.

Часть седьмая

Я, собираясь с духом, топталась на крыльце – погода была отвратная. И тут мама объявила, что сама отвезет меня в школу:

– Не хочу, чтобы ты вдобавок ко всему еще и простудилась.

И мы поехали. Лил дождь, настоящий английский дождь – он не капал, а действительно лил из черной-пречерной тучи. Я глянула на маму – лицо изможденное, под глазами мешки. Она ехала так медленно, что какой-то сосед, не выдержав, загудел, чтоб мы его пропустили. Мама вздрогнула, что-то проворчала себе под нос, вся на нервах, словно ночь целую крутилась-вертелась и глаз не сомкнула ни на миг.

«Дворники» захлебывались, шины веером расплескивали лужи. По тротуару неспешной рысцой бежал Ллойд; с прилипшей к бокам шерстью он уменьшился вдвое по сравнению с толстяком, восседавшим на столбе. У меня аж сердце зашлось – так захотелось снова оказаться на ограде и сказать: «У собак, по крайней мере, хватает ума не гулять под дождем!» В сотый раз я принималась гадать: видел Арон мой телефон или нет? Может, они с Максом крупно поссорились? И даже подрались?

Мама сидела, подавшись вперед, практически склонившись над рулем. Дот, надежно пристегнутая на заднем сиденье, страдальчески морщилась, прижимала больную руку к груди и все поглядывала на маму – видит та или нет. Мама разрешила ей денек не ходить в школу, тогда Соф – попытка не пытка – объявила, что у нее болит горло. Мама перед выходом взглянула на ее миндалины.

– Нормально. И температуры у тебя нет.

Мы высадили Соф у ворот ее школы, и она, толком не попрощавшись, поплелась по дорожке, а Дот весело махала ей из окна «больной» рукой.

В тот день я в первый раз приметила Макса в столовой и, честное слово, у меня аж дыхание перехватило. Типа, вот я дышу совершенно нормально, и вдруг – бац! – легкие отказываются работать. А это вошел он – мокрые темные волосы, под мышкой футбольный мяч. В очереди мы улыбнулись друг другу.

– Следующий! – рявкнула буфетчица.

– Салат? – изумилась Лорен, увидев, что я взяла миску с какими-то листьями и поставила к себе на поднос. – Ты же терпеть не можешь салата.

Я метнула на нее многозначительный взгляд:

– Ничего подобного. Я его обожаю!

Лорен уставилась на меня, в упор не замечая Макса.

– А кто на истории заявил, что помирает с голоду и готов слопать собственную бабку в кляре и с гарниром из картошки и горохового пюре?

Макс усмехнулся. Я, само собой, обиделась – кто ее тянул за язык? – но все же поменяла салат на тарелку нормальной человеческой еды.

Потом до конца обеда мы с Лорен сидели в нашем классе, где вовсю жарили батареи, рисовали всякие каляки-маляки в своих дневниках, и я докладывала Лорен про Макса (но не про Арона), заставив ее хохотать до упаду над историей с рулоном туалетной бумаги и здорово сгустив краски про неловкость с его мамой. Про Макса было легко болтать, он, типа, обитал в некотором отдалении от реальной жизни, скорее, как герой рассказа. А Арон – это слишком личное, чтобы говорить вслух. И вечеринка, и Ночь костров, и поездка на машине – все происходило под покровом темноты. Как про такое расскажешь? Да еще в классе, где мальчишки подкидывают диск-фрисби прямо под лампы дневного света. Лорен нарисовала домик, а я – улыбающуюся физиономию, она нарисовала сердце, а я – кривоватую собаку и кошку с переплетенными хвостами.

– Миленькие. – Лорен, закинув голову, зевнула во весь рот и… получила по носу невесть откуда взявшимся диском.

Лорен неверной походкой вошла в кабинет медсестры, а я осталась ждать в коридоре. Там были листовки про подростковую беременность. Как сообщить родителям. Вот это самое я и читала, когда сзади послышались шаркающие шаги. Я обернулась – Макс глядел на листовку. Глаза его в ужасе округлились, хотя у нас и близко ничего подобного не было.