Облако

– Выбор близок, – отрывистыми и хриплыми были его слова, – битва близка. Колебания отброшены, пусть каждый, кто решил и указал себе, где его место, слышит меня. Добро и зло – сотни веков мы были неотвязны, мы две стороны одного естества. Сотни лет я отстаивал право человечества на порочность, я утверждал и утверждаю, что человеческие пороки достойны уважения и поклонения не в меньшей степени, чем добродетели, – просто потому, что они человеческие. Те, кто идет сюда, не имеют пороков. Желая смыть пороки, они уничтожили страсти, желая смыть страдания, они уничтожили чувства, желая смыть насилие, они уничтожили силу. Бесстрастные, бесчувственные, бессильные, они мертвы – жалкие придатки к химии и механизмам, из глубоких амбразур они смотрят на вас. Лишь вымершее человечество будет лишено пороков. Мертвый мир идет на нас. Он – ваше будущее. Уничтожьте это будущее. Отвоюйте право человека на жизнь – право творить и прелюбодействовать, право восставать и повелевать. Этому бою ужаснется Земля. И в этот бой, последний бой, силы добра и зла пойдут вместе. Друг без друга мы ничто. Из алчности рождаются свершения, из гордыни рождаются открытия, из похоти рождается любовь. Колебания отброшены, и у нас нет выбора. В этот час, решающий, грозный час я, Люцифер, средоточье зла, протягиваю руку Иисусу Христу. Вы все – кто бы что ни исповедовал – встаньте рядом, плечом к плечу – немногим из вас суждено пережить эту битву, ибо большинству суждено погибнуть – вторично и на этот раз навечно – и пусть каждый скажет, что хочет.

Быстрый в движениях человек с мечом у пояса, с обветренным лицом и твердым блеском в глазах вышел из рядов.

– Я – Гай Марий, первый полководец Рима. Цезарь почитал меня как божество. Чем выше слава предков, тем позорней нерадивость потомков. Храбрость – единственное достояние, которое невозможно завещать. Кто не имеет знатных предков, овеянных доблестью, пусть обретет ее здесь, ибо во сто крат лучше обрести знатность новую, чем опозорить унаследованную от других. Я низверг Югурту, я уложил в землю варварские полчища тевтонов и кимвров, я уничтожил страшное будущее тогдашнего мира. И я не вижу причин, почему бы нам не сделать это сейчас. Что толку рассуждать о добре и зле, когда то, что грядет, не оставит и пепла от самой сути и души человеческой. Так встанем твердо и остановим его. Вбить врага мечами в землю, сломить силу силой – другого выбора для нас нет. Наш рубеж – река Коцит. Так смотрите веселей, битва – дело храбрых, видеть колебания в ваших глазах я не желаю. Тот из вас, кто чувствует страх, пусть пойдет и повесится. Часть войска встанет здесь, чтобы принять удар, часть спрячется за рощей и ударит во фланг, когда наступит время. Одни удержат, другие нанесут удар. Все просто. Военное искусство просто, и проигрывает тот, кто боится этой простоты. Так выше головы. Дело обстоит, конечно, так: лишь единожды за жизнь порой выпадает жребий совершить великое – так стойте твердо и ничего не бойтесь – ибо трусость еще никого не сделала бессмертным, а слава лишь одна сияет в веках. Она – светоч для потомков, она не оставляет во тьме их достоинств – да и их пороков – коль скоро они так милы тому, кто назвал себя Люцифером. Тверже держите мечи, битва близка. Я дрался за Рим, которого больше нет, но Рим вечен, пока он живет в наших сердцах, в новом обличье он возрождается снова и снова. Так пусть же каждый из вас бьется за свой Рим – за тот, что носит в груди. За Рим!!

– За Рим! – ответили тысячи голосов.

Смыкались плечи, строились ряды. Под тяжелым небом, среди посеребренных трав, у поваленного, с вырванными корнями могучего дерева седовласый норманн со шрамом, перерезавшим лицо, раздавал оружие. Презрительной усмешкой он встретил Вадима.

– Чего ты хочешь, что дать тебе, отродье бессильного века? Погремушку?

– Я не выбирал свой век, – ответил Вадим. – А если твоя скаредность не даст мне оружия, я найду в себе силы задушить врага голыми руками.

С сомнением хмыкнув, норманн вывалил к его ногам связку коротких и длинных мечей.

– Так чем же ты желаешь биться? Этим?

Подняв и сжав в руке тонкий острый скрамасакс, Вадим, неловко взмахнув им, мгновенье подержал его на весу.

– Ты прав, – сказал он, – столь искусное и изысканное оружие не для моих неумелых рук.

Тяжело, преисполняясь решимости, он взглянул за спину норманну, туда, где темной грудой были свалены оружие и доспехи.

– Дай мне топор.

Одобрительно кивнув, почти без насмешки бросив взгляд на него, норманн подал ему топор.

– Не опозорь его неловким ударом, – сказал он. – Его имя – Брат Волка.

Неожиданный, на мгновенье налетевший нездешний ветер обжег щеки Вадиму.

– Благодарю, – сказал он.

Взяв широкий, на грубом древке, неожиданно легкий топор, быстрым шагом он пошел через поле туда, где строились ряды.

Теснее сомкнулись тучи, серые тени пали на травы.

Светлые валькирии, в развевающихся одеждах, с перепачканными землей ногами, шли через поле. Могучий воин в смущении обернулся к ним.

– Что вы делаете здесь? Где ваши крылатые кони? Ведь ваше место там – на небе.