Область личного счастья. Книга 1

Нет, не об этом думал Иван Петрович. Он думал о широких планах и простых делах. Размахиваемся широко, заносимся под облака, а что в лесу делается, забываем. Вот на совещании все превозносили Мартыненко, о его опыте несколько дней назад по рации передавали, и они у себя в леспромхозе поговорили, пошумели, и все осталось как было. А вот этот малец все разрешил просто, как и полагается у добрых соседей, — взял да посмотрел, как это у них там получается. Ох, мальчишки, мальчишки, скоро дадите вы нам по шапке, чтоб не путались под ногами, не мешались.

Но вскоре его размышления приняли другой оборот. Долго раскаиваться и вздыхать было не в его правилах. Он — человек рабочий, и о работе полагается ему думать. Ведь если дать Тарасу, Бригвадзе, — мало ли есть хороших лесорубов, — дать им по три человека подсобных рабочих, расставить всех на места, сразу поднимется выработка. Вот о чем думать надо, замышляя большие планы.

И как это он, старый опытный лесовик, не додумался до такой простой вещи?

Требуй прежде от себя, а потом от других. Это его постоянное правило, о котором напомнил вот этот, востроглазый.

Дудник сказал:

— Надо бы тебя взгреть за самовольную отлучку.

Юрок притаился. Вот оно, начинается…

— Ладно, — приказал Иван Петрович. — Беги в общежитие. Отдыхай.

ВЕСЕЛЫЙ РАЗГОВОР

Дом был гордостью Валентины Анисимовны. Она делала все, чтобы здесь было тепло, уютно, а главное — чисто. Кухня сверкала белизной клеенки на столе, желтизной выскобленного пола, яркими бликами посуды.

Самых своих близких гостей принимала она на кухне. И каждый понимал, что если здесь, на севере, где вся жизнь проходит в тайге, на морозе, под дождем, можно создать такой уют, то, значит, и жить можно.

Так казалось всем. Сама Валентина Анисимовна считала этот вопрос давно и окончательно решенным.

Она сидела, отдыхая, положив на сверкающую белую клеенку свои сильные руки. Они лежали на столе, как олицетворение крепкого домашнего уклада, довольства и уюта. Она отдыхала. Все было сделано, как всегда, вовремя. Мальчики еще не пришли из школы.

Сквозь чистые, без морозных узоров, стекла светило весеннее солнце. Снег на дворе блестел, как сырой сахар.

Она сидела и слушала легкий шорох в комнате Виталия Осиповича. Необычно шумливый прибежал он сегодня днем, прокричал про весну и даже улыбнулся, а улыбается он не часто и поправляется плохо, несмотря на все старания Валентины Анисимовны. Горе сжигает человека.

А сейчас он работает. Из его комнаты доносится скрип стула шорох карандаша по бумаге, иногда стукнет упавшая линейка. Работает и молчит. Это нехорошо. Если не с кем говорить, можно тихонько запеть, что-нибудь далекое рязанское. Ведь есть же у этого человека какие-нибудь свои песни. Иван Петрович петь не умеет, он вечно в движении, на людях, в работе, но и он, оставшись один, насвистывает сквозь усы что-то совершенно непонятное для других, да, наверное, и для него самого. Но все же это песня, и ничего непонятного нет в Иване Петровиче. Это она хорошо знает. Изучила, вызнала за годы дружной совместной жизни все тайности его нехитрого характера. И даже то, что ему самому не до конца понятно, давно подсмотрела и поняла Валентина Анисимовна.

Не поладили старинные друзья с первого совместного шага. Оба такие, что не свернешь. И оба они правы, и оба виноваты. Работу поделить не могут, будто мало ее, работы.

Валентина Анисимовна вздохнула.

И вдруг Виталий Осипович запел. Это было до того неожиданно, что Валентина Анисимовна подняла голову и убрала руки со стола. Поет! Человек, иссушенный тоской, поет!

И он определенно умеет петь. Сквозь неплотно затворенную дверь хорошо слышна знакомая старинная песня. Она знает эту песню.

Инженер пел, как поют люди, увлеченные работой. Пел задумчиво, останавливаясь на середине фразы и неожиданно начиная снова.

Он пел:

Задумал сын жениться,
Разрешенья…

Твердый шорох карандаша по прямой линии —

…стал просить.
Веселый разговор…
Разрешенья стал просить.

Удивленно улыбаясь, Валентина Анисимовна тихонько встала и направилась к его двери. Мягко ступая, она вошла в столовую и остановилась.

Виталий Осипович пел:

Дозволь, тятенька, жениться,
Взять тую, кую люблю.
Веселый разговор…

Удивительно. Валентина Анисимовна постояла у двери, но не вошла. Незачем мешать человеку. Еще спугнешь эту песню, которая, как птица, вдруг влетела в его холостяцкую комнату. Пусть поет на здоровье.

Она даже не услышала, как за окном прошумели сани, и только когда хлопнула дверь, поняла, что приехал муж.

Он стоял посреди кухни, сбросив шубу, и разматывал пестрый шарф.

— Соскучилась, дроля моя? — ликующе спросил он.

— Заждалась, — прошептала она и, как девушка, зарумянилась, целуя его в мокрые, с холода, усы.

Взять тую, кую люблю…
Веселый разговор…

— Что это? — насторожился Иван Петрович.

— И сама не знаю. Сижу и вдруг слышу: запел. Удивительно!

— Действительно, удивительно.