Область личного счастья. Книга 1

Виталий Осипович ничего этого не видел. Он только собрался прикурить и уже поднес к папиросе тлеющий уголек, как вдруг заметил, что над головой внезапно выросли искривленные ветки, показавшиеся совершенно черными в посветлевшем утреннем небе. Он еще не успел сообразить, что происходит. Тут же на него упало что-то теплое, мягкое, отбросив его от костра.

Густая пушистая вершина прижала их обоих, обсыпав снегом и хвоей.

Подбежал Тарас, двумя отчаянными ударами отсек вершину сосны и откинул ее в сторону. Женю подняли без памяти. Виталий Осипович вскочил на ноги. Увидев Женю, лежавшую на снегу, он все понял. Он поднял ее на руки и понес. Его догнал Тарас с помощницей Ульяной Паниной.

— Идите! — крикнул Виталий Осипович. — Донесу сам.

— Подождите. Сейчас будет лошадь.

Виталий Осипович сел на грядку лесовозных саней, неудобных, предназначенных для перевозки леса. Поправляя истерзанный Женин кожушок, Панина сказала:

— Вот она, любовь-то, какую силу взяла. Эти слова не сразу дошли до сознания Виталия Осиповича. Он сидел на узком брусе грядки, упираясь в полозья ногами. Было очень трудно удерживать равновесие на раскатах наезженной лесовозной дороги. Перед ним на полозьях стоял паренек в старом овчинном полушубке и погонял коня непрочным мальчишеским басом:

— Н-но, не отставай!

И тянул простуженным носом.

С трудом удерживаясь на неудобном своем сиденье, Виталий Осипович старался как можно бережнее держать девушку. Он смотрел на ее лицо; встречный ветер смахнул со лба легкие завитки волос. Женя была бледна. Снежинки таяли на щеках, на круглом подбородке и скатывались, как тяжелые слезы.

Губы, которые недавно напоминали ему две вишни, сейчас также были похожи на вишни, но не созревшие еще. И, что было непонятно, — она улыбалась.

Тогда он вспомнил все сразу: и слова Паниной, и странное дрожание губ этой девушки, когда он утром уходил в лес. Смутная догадка пронеслась в его голове. Так это значит — она его любит? Спасла любя?

Он понял, что на эти вопросы ему сейчас никто не ответит. Во всяком случае. Женя сейчас не может ответить.

ДРУЗЬЯ И ПОДРУГИ

В больницу к Жене никого не пускали. Приходила Марина, ее успокоили, что все обошлось благополучно, и пообещали разрешить свидание дня через три-четыре. С Мишкой Бариновым даже разговаривать не стали. Он до тех пор заглядывал во все окна больницы, пока санитар — дядя в сером халате — не пригрозил ему увесистым кулаком.

Виталий Осипович долго сидел в кабинете у главного врача, высокого пожилого человека с очень молодыми озорными глазами, слушая медицинские анекдоты. В промежутках между анекдотами врач сообщил, что все хорошо, недельки через две Женя будет здорова.

— Такая мягкая девушка. Тело, как мячик. Вот если бы ваши кости под такую сосну попали, пришлось бы вас, дорогой мой, в гипсе подержать. Спасла вас от больших неприятностей эта девушка. Ничего, мы поставим ее на ножки.

Так и ушел Корнев, не узнав толком ничего, а главное, не повидав Женю. Он хотел сказать ей что-нибудь очень ласковое. Отношения с Мариной — дружеские, разговоры с ней ни к чему не обязывали. Он рассказал ей о своем горе, а она о своем, и этого было достаточно для того, чтобы оба прониклись сочувствием друг к другу, сочувствием, не переходящим в жалость. Уважая горе друга, невозможно говорить с ним о своей любви. Впрочем, к этому ни она, ни он и не стремились.

А вот Женя сразу внесла беспокойство в его душу. Она откровенно заявила о своей любви и настойчиво требовала ответа.

Как тут быть, он еще не мог решить.

Мудро предоставив времени развязать этот узелок, он уехал в трест, куда его снова вызвали.

Пробиться к Жене удалось одной Валентине Анисимовне. Надев халат, она вошла в палату. Женя лежала на правом боку, так как спине досталось больше всего. Она, с трудом повертывая забинтованную шею, протянула руку. Рука до локтя тоже забинтована.

— Лежи, Женичка, лежи. Я на минутку. Никого не пускают к тебе, даже Виталия Осиповича.

— Он приходил? — побледневшее лицо девушки залилось нежным румянцем.

Он приходил к ней!

— Спокойно, девочка, тебе поправляться надо. Уж если под сосну сунулась, то терпи. Кормят-то хорошо? Я вот принесла тебе, покушаешь после. До чего любовь-то доводит!

Женя подняла счастливые глаза, ставшие еще больше и ярче.

— Валентина Анисимовна! Я бы все равно спасла человека. Его или другого, все равно. И не любовь тут главное. — Женя закрыла глаза. — Ну, конечно, я люблю.

— Ох, уж не знаю, — вздохнула Валентина Анисимовна, — что у вас творится. Уж очень он разный какой-то. Бывает, по целым дням слова не скажет, а то шумит, смеется, даже песни поет.

— Он?

— Ты лежи, лежи. Нельзя тебе двигаться. Бабы песни от тоски поют или от радости. Ну, когда делать нечего, тоже поют. Всегда мы поем. А если такой запел, значит, отходит у него сердце.

— Марина… Марина, — шептала Женя.

Валентина Анисимовна, посмеиваясь, гладила Женину руку.