Облава

— Об этом спроси воеводу Юзбашича, он посадил мне его на шею.

Бекич умолк. Не раз ему затыкали рот, точно подушкой, этим воеводой Юзбашичем. Стыд и срам, подумал он, до чего же они привыкли всякую мерзость сваливать на воеводу Юзбашича. И этого тоже, эту сволочь – убей его бог!.. Он смотрел, как трясется от холода Шелудивый, как стекает с него вода, и не знал, что с ним делать.

— Где твоя винтовка?

Шелудивый только сейчас спохватился, что винтовки, которая минуту назад у него была, сейчас нет. Когда он упал, ремень разорвался, и она заскользила куда-то по льду, может, в воду. Он почти обрадовался при мысли о том, что не такие они дураки, чтобы брать его без винтовки на эту проклятую операцию, где и с оружием легко погибнуть.

— Ищи, – приказал Бекич. – Чего ждешь?

— Не могу, под лед ушла.

— Может, мне ее поискать?

— Замерзну, – проскулил Шелудивый, стуча от холода зубами.

— В постель захотелось, сукин сын? Не надейся, первым пойдешь к проклятой землянке коммунистов! Это я тебе говорю! Пусть тебя, мерзавца, кокнут, если, конечно, они уже не дали деру, пусть хоть одно доброе дело сделают! Потом, повернувшись к Бедевичу, прорычал:

— Ты его привел, ты и смотри за ним в оба, чтоб не улизнул. И, чуть что, бей поганца!

IV

Колонна двинулась дальше. Справа по разлогой долине полыхает надрывистый собачий лай, точно сотня костров, которые то зажигают, то гасят. Слева – теснина Уки с ее мертвенной тишиной, в нее беззвучно стекает вода, а из нее непрестанно валит туман. Посреди, между ущельем и собачьим лаем, лес, тихий и невидимый под завесой густого тумана. Лет двести тому назад, а то и больше, в этот лес пришел Джафер Шаман, родом из Гркиня, дервиш и мусульманский святой; он искал тихое прибежище для молитв и отшельнической жизни. Лес под Орваном понравился старцу обилием родников и полянами. Целыми днями бродил он по лесу и вдруг ушел. В то время у самой реки стояло богатое мусульманское село, окруженное плодородными нивами. Сейчас здесь расстилаются болота. «Это село Караталих, его ждут черные дни, – сказал святой. – Недолог его век: гора его враг, засыплет все в нем живое...» И еще сказал, что в ту черную годину будет засуха.

Так оно и случилось. Спаслись один Блачанацы – их разбудил и напугал рев Поман-реки, они убежали и потом поселились в Джердаре. Все прочие погибли: кого завалило землей, кого унесла вода. Позднее из Анатолии приехал отец Каябега. Поправилась ему плодородная пустошь, одичалая, поросшая ольшаником, – выстроил он там башню, в том месте, где стоит сейчас дом Бекича, и привел с

Грабежа подневольных крестьян: Бекичей, Доламичей и

Ставоров, чтобы они обрабатывали ему землю.

Входя в лес, люди снимали с плеч винтовки, – здесь, где каждую минуту их может застать врасплох недремлющая стража партизан, лучше держать оружие наготове.

В голове колонны произошло замешательство: никто не хотел идти первым – одни боялись, другие не желали, чтобы их сочли за проводников. Наконец с трудом договорились: Лазар Саблич и Логовац пойдут впереди вдвоем, а за ними Тодор Ставор и Доламич. Пройдя сотню шагов, снова остановились – увидели следы. Похоже, что прошел один человек, но в это не верилось: иногда коммунисты ходят гуськом, след и след – пройдут десятеро, а кажется, будто прошел один.

— Что это? – спросил Филипп Бекич.

— Ушли, – сказал Логовац.

— Как так? Верно, Графа испугались? – бросил с издевкой Бекич и почти плачущим голосом продолжал: – Не дураки они, чтобы ждать, и я бы на их месте не стал ждать. Вот так всегда бывает, когда ведешь графов и всякое дерьмо.

— А хуже всего, – добавил Ставор. – что расплачиваться придется не тому, кто виноват, обязательно найдут козла отпущения!

— Недавно прошли, – заметил Саблич, ощупав след. –

Они должны быть недалеко.

— Им деваться некуда, – сказал Бекич. – Пошли!

Следы вели в сторону Дервишева ночевья. Одно время казалось, что они ведут прямо в ущелье, и Бекич подумал:

«Пошли к ручью – хотят войти в воду и сбить нас со следа». Не удивился он и тогда, когда следы повернули к горе. «Видно, решили окопаться наверху Орвана, – подумал он, – на Софре. Если так, я окружу их и забросаю гранатами, живым ни один не уйдет. Когда всех перебью и уложу в ряд, а Гавро Бекича отдельно, жирный Рико Гиздич лопнет от зависти. Ему и следует лопнуть от зависти или от хорошей трепки, не то сто лет еще будет коптить небо и гадить где только можно. А когда со всеми разделаюсь, закачу пир: двух волов зарежу, сто литров водки, баранов на вертеле и беднякам хлеба дам из пекарни. И чтобы звенела песня: Течет река, и все быстрей,

Ой, явор, зелен бор,

Поят заморенных коней

И Гавро бьют за то, что вор...

Созову всех командиров и старого лиса Алексу Брадарича, и всех поганцев, больших и малых, только этого толстого борова Рико Гиздича не позову, пусть знает, что

Филипп Бекич ни перед кем не заискивает!»