Облава

– Дар архимандрита Юрьева монастыря Фотия, – пояснил Ипполит.

Как же талантлив был художник, если создал такой шедевр, будучи вынужден следовать строгому диктату узаконенной церковью иконографии, традиции, ограничивающей и сковывающей его волю. Непреложные каноны церкви предписывали определённое построение композиции, положение фигуры, пропорции. И художник, не отступив от этих правил, сумел все же и в их пределах проявить свою индивидуальность, глубоко раскрыть душу образа. Написана Варвара на доске, покрытой тонким слоем левкаса – гипса в смеси с клеем, темперой – в распространённой технике иконописи. Краски, замешанные на яичным желтке, сохранили свежесть, словно были неподвластны времени. Дерево приняло цвет во всей его чистоте и яркости.

– Вот и нашёл то, что искал, – сказал Сорокин. – Место ей, Ипполит Нифонтович, в столичном музее.

– Дай боже, – вздохнул тот. – Если закроют церковь, ей тут не уцелеть.

И ещё была вовсе уж неожиданная встреча Сорокина с высоким искусством. На своде купольного барабана увидел фреску Христа. Освещённый из узких, как щели, оконец, смотрел с вышины своей Иисус Христос, смотрел большими пристальными очами, околдовывал, гипнотизировал. Глаза его как бы втягивали тебя в свою мудрую бездонную глубину, проникали в душу – от них не утаишь ничего, не скроешь, не солжёшь. Все было в его взгляде: осуждение и сочувствие, всепрощение и тревожный вопрос. Святой одновременно жалеет человека и осуждает, боится за него и не верит ему. Словно говорит: неужели ты, человече, не переменился за тысячу восемьсот восемьдесят семь лет после смерти моей? Неужели в тебе так и остались зло, корыстность, жестокость, лживость? Неужели ты, брат мой, не стал братом всем и каждому и по-прежнему воюешь, убиваешь?.. Всмотришься в эти его глаза – и содрогнёшься, поклонишься, как живому. Бессмертны творения бессмертных мастеров!

«Варвару-великомученицу» можно взять в музей, – с горечью думал Сорокин, – а как спасти этот шедевр?»

И потом все время, сколько находился Сорокин в храме, его так и тянуло посмотреть вверх. Кажется, он чувствовал на себе пристальный взгляд Спасителя, когда и не смотрел туда, на свод, как чувствуют кожей луч солнца.

Была и третья счастливая находка в церкви – старинное рукописное Евангелие. Книга заключена в кожаный переплёт, с металлическими накладками на углах и застёжками. Украшена миниатюрными изображениями апостолов, различными христианскими символами. На первой странице фигура евангелиста Матфея. Под ним текст: «Переписал в 1591 году инок Аким первый». Интересный был переписчик! Пишет, пишет, а потом возьмёт да и нарисует на поле какую-нибудь птицу, зверька. Заглавные буквы – не буквы, а какие-то фантастические животные, расписанные красным. И все же видишь, что это буквы.

– Ипполит Нифонтович, – спросил Сорокин, перелистывая книгу, – неужели никто из учёных в неё не заглядывал? И как она тут уцелела?

– При мне никто не интересовался ею. А уцелела потому, что я – ключник надёжный.

Они были в церкви уже часа полтора. Сорокин все осмотрел, даже на звонницу слазил, подивился на колокола – они тоже были давнишней работы. После осмотра сел писать охранные грамоты.

– Я напишу грамоту на рукописное Евангелие, на «Варвару-великомученицу» и… – он надел очки, глянул на свод. – И на него, на Христа. И вот ещё, Ипполит Нифонтович: вы вчера говорили мне про золотой крест. Как бы взглянуть на него?

Ипполит привычным жестом – словно заносил руку, чтобы осенить себя крестом, – попросил прощения за свою забывчивость и повёл Сорокина в опочивальню. Крест был спрятан в стенной нише, замаскированной кладкой в один кирпич под слоем извёстки. Ипполит зубильцем отбил извёстку, вытащил кирпич. В нише лежал свёрток.

– Доставайте, – предложил Ипполит.

Сорокин взял свёрток, и рука его под неожиданным грузом пошла вниз. Развернул. Блеск золота и острые лучики от бриллиантов полыхнули в глаза. На кресте было рельефное изображение распятого Христа, ниже его – череп и скрещивающиеся кости. «Смертью смерть поправ» – таков смысл этого знака. Над головой Христа священный нимб, немного повыше – сегментик солнца. В нимб и были вкраплены три бриллианта. Все оконечности креста расширены в полукружия. Сорокин всматривался, нет ли на кресте каких-либо букв или цифр: может, они бы подсказали, когда он сделан, кто мастер. Ни того, ни другого не нашёл.

– Тяжесть, – сказал Сорокин, взвешивая крест на ладони. – Действительно из чистого золота? Не позолота?

– Истинный бог, золото. И бриллианты натуральные. Видите, какой резкий блеск… И что прикажете делать с крестом?

Сорокин молчал. Вчера на такой же вопрос он не нашёл ответа. Ну что он мог посоветовать? Передать крест уездным властям? Нет никакой гарантии, что там он будет в сохранности, уж очень велик соблазн – золото и бриллианты! А если крест имеет к тому же и историческую и культурную ценность, то место ему не в уезде, а в музее. Взять с собою, чтобы доставить в Москву или в губернский центр? Это значит таскать его в своём бауле, а в дороге ещё доведётся быть долго.