Облава на волков

Она признавалась ему в любви, когда понимала его с одного взгляда или слова, когда часами, не отрываясь, слушала его и готова была следовать за ним повсюду и в любое время, она пламенно признавалась ему в любви на сцене, когда они играли, по обыкновению, любовные роли. В этих ролях всегда бывали диалоги с любовными исповедями, встречались и эпизоды, в которых герой по самым разным причинам оставлял свою возлюбленную, и Мона произносила свой текст так прочувствованно, что и сама обливалась слезами, и заставляла плакать публику. Любовь ее к Ивану Шибилеву была известна уже всем, и все гадали, чем она закончится — женитьбой или расставанием. Моне был двадцать один год, по неумолимым сельским понятиям она считалась уже перестарком, однако продолжала отвергать многочисленных претендентов, а Иван ни сам не женился на ней, ни отпускал ее душу на волю. «Собака на сене, сам не ест и другим не дает!» — так осуждали мужики Ивана и принимали сторону Моны. Когда она говорила ему на сцене со слезами на глазах: «Не оставляй меня, я иссохну от тоски по тебе, я наложу на себя руки!», публика вскакивала и кричала Ивану: «Да женись ты на ней, поганец! Что ж ты обманываешь девушку, что ж ты ее мучаешь, накажи тебя господь!» А Моне кричали: «Будет тебе хныкать, гони его поганой метлой и найди себе настоящего мужика!»

Никому и в голову не приходило, что любовь у них — чистая, не оскверненная плотской страстью. Иван, при всем своем необузданном нраве, ни разу не прикоснулся к Моне, кроме как на спектаклях, на глазах у публики. Даже когда они оказывались одни в клубе или вечером на улице, он не позволял себе ничего больше обычного рукопожатия.

По какой такой причине их отношения с Моной оставались платоническими, можно было только гадать, но наиболее правдоподобным нам кажется одно объяснение — он стремился насладиться их чистотой. К вопросу о причинах мы еще вернемся, по теперь нам придется вкратце напомнить об обстоятельствах, которые их породили. Где, однако, прервали мы наш рассказ об Иване Шибилеве? Ах, да, в тот предвечерний час, когда он оказался на вокзале в Плевене и увидел, что Вева не сошла с поезда. На станции Горна Оряховица у поезда была десятиминутная стоянка. Вева дала Ивану два лева и попросила купить ей какой-нибудь еды в станционном буфете. Иван купил две баницы[17] и вернулся в вагон. Половина пассажиров в купе переменилась, и Вевы среди них не было. Через минуту поезд тронулся. Иван до Плевена простоял в коридоре с двумя баницами в руке. Из разговоров с Вевой у него сложилось впечатление, что она выросла и потом жила в этом городе, и он, вполне естественно, принялся ее искать. Прежде всего он спросил о ней в театре, и не кого нибудь, а двух рабочих сцены, которые, по его мнению, лучше всех могли знать артистов своего театра. Они ответили, что не знают такой артистки и даже никогда о ней не слышали. Ему показалось, что жизнь его во мгновение ока рассекли на две половины и если первая половина была наполнена хоть какими-то воспоминаниями, радостными и грустными, то в другой, принадлежащей будущему, не было ничего, кроме тоски, бессмыслицы и безысходности. От этой безысходности сердце его обливалось кровью. Он стоял, беспомощно прислонясь к стене у входа в театр, когда кто-то легко, но настойчиво потрепал его по плечу. Он поднял голову и сквозь слезы увидел стоявшую перед ним женщину. Это была Дарина Милева, или, как ее называли на русский манер, Дарья, с которой они уже год были знакомы по Варненскому театру и по летнему турне.