Облава на волков

— Не обещали, но и не отказывали. А вот вам и подарок, держите! — Пока я развязывал бечевку, Нуша улыбалась так, как будто сделала что-то негожее, но ждет снисхождения. — Только обещайте, что не будете надо мной смеяться!

Господи, смеяться над ней! Я и сейчас волнуюсь, вспоминая про тот подарок. В коробке лежал темно-коричневый лохматый медвежонок с черными глазками и голубым бантом на шее. Конечно, я был взволнован и разнежен, как всегда в ее присутствии, и, наверное, напрасно придавал этому подарку значение символа, но тогда я подумал, что, вручая мне медвежонка, она дарит мне чистоту своего детства. А она — и это было особенно трогательно — не думала об этом, смотрела на меня своими ласковыми ореховыми глазами и говорила, что папа купил ей этого медвежонка, когда ей было восемь лет, она играла с ним до недавнего времени, а теперь ей «почему-то» захотелось мне его подарить. Эта шутка меня не обидит, правда ведь?

Стоян внезапно появился под вечер, когда мы сидели в глубине двора. Он не подошел к нам, а позвал меня от калитки и тут же скрылся за плетнем, давая понять, что не желает встречаться с Нушей. Никогда раньше я не чувствовал себя таким жалким и виноватым, словно меня поймали на месте преступления. Я никогда не обещал Стояну, что не буду встречаться с Нушей, и тем не менее ощущал свою вину. И не только перед ним, но и перед самим собой. Именно эта страшная мысль пронзила меня — я испытываю вину перед самим собой за то, что люблю Нушу! Почему? — спросил я себя и не сумел ответить. Я не думал об этом прежде, да и нервы у меня были натянуты до предела, я едва владел собой. На ватных ногах я пересек двор и вышел на улицу. Стоян был в каком-то тихом исступлении. Нос его побелел, мне показалось, что и вокруг рта у него проступило белое пятно и это пятно улыбается… Вдоль ограды росли бузина и полынь, и их тяжелый удушливый запах навевал ощущение скорби и пустоты. А Стоян улыбался побелевшими губами и, сощурившись, неумолимо пронизывал меня взглядом.

— Сегодняшнее собрание отменяется.

В обед мы обсуждали мой доклад пункт за пунктом, да и вообще отменить собрание было невозможно. Люди были разбросаны по полям, и их нельзя было оповестить. Я понял, что он меня обманывает, и сказал ему это. Он потянулся ко мне и взял медвежонка, которого я все еще держал в руках. Повертев, он осмотрел его со всех сторон и жестом омерзения закинул в бузину.

— Собрание состоится, но без тебя. Товарищи тебя боятся, потому что ты крутишь роман с дочерью Петра Пашова.

И это было неправдой. Я был уверен, что никто из коммунистов ничего подобного ему не говорил, разве что он сам кому-то внушил это, чтобы иметь против меня лишний козырь. В действительности он пришел, чтобы еще раз обсудить доклад, или случайно проходил по улице, увидел Нушу и решил воспользоваться случаем, чтобы поставить меня на место или по крайней мере припугнуть.

— Раз ты не допускаешь меня на собрание, настаивать не буду.

Что еще я мог ему сказать?

— Ясное дело, предпочитаешь остаться со своей красоткой. Не я, а товарищи не хотят, чтобы ты приходил, боятся, как бы ты не выдал их Пашову. Фашисты сейчас озверели, они видят, что конец их близок, и убивают без суда, по одному доносу. Люди понимают, что ты метишь к нему в зятья, и боятся, как бы ты не проговорился ему о наших делах, а он выдаст нас полиции. Все знают, что он предатель, и считают, что, если бы в нашем краю были партизаны, его бы уже ликвидировали. С ним все равно рассчитаются, но кто может гарантировать, что до тех пор он будет молчать? И ты не можешь гарантировать. — Стоян шептал, но шепот его был так зловеще громок и так болезненно отзывался в моем мозгу, что мне казалось, будто он разносится по всему селу. — А может, и промолчит, чтобы шкуру свою спасти, для того ведь и с нами породниться хочет. Надеется, что мы покроем его предательство. Скажи-ка, эта барышня знает, что у тебя туберкулез?

— Конечно, знает.