Облава на волков

Из моего короткого разговора с Петром Пашовым наиболее сильное впечатление на меня произвел вопрос, который он задал, когда зашла речь о письме его сына: «А если он писал его под дулом пистолета?» Разумеется, знай он, зачем и как его сын уехал за границу, он все равно бы мне не сказал, но почему он допускал, что тот был вынужден написать это письмо, да еще по-немецки? Не намекал ли он на то, что Лекси как ответственный партийный работник высокого ранга был каким-то образом похищен и его похитители заставили его написать это письмо, чтобы его скомпрометировать и в то же время предупредить близких (подобные письма были, быть может, посланы и его соратникам)? Однако его отъезд за границу мог быть организован и партией, давшей ему какое-то ответственное задание. Вопрос состоял в том, почему он уехал и кому служит. Он мог быть провокатором, но мог быть и агентом советской разведки. Это знали только те, на кого он работал, а на нашу долю оставались сомнения, которые могли погубить его семью. Что касается отца, тут все было проще. У зажиточного крестьянина есть все основания ненавидеть коммунистов и бороться против них. Но совершил ли он предательство и, если совершил, то посмел ли бы он использовать свою дочь в качестве заложницы, которая спасет его, когда придет время? Так утверждал мой брат, да почему бы и нет? Женские чары всегда играли важную роль в истории шпионажа и повсюду, где требовалось ослепить мужчину, и лишь немногим удавалось перед этими чарами устоять. Может быть, и я одна из жертв? Я любил Нушу, но любила ли и она меня так же бескорыстно и беззаветно? Я должен судить о ней беспристрастно, говорил я себе, подавлять свои чувства и стараться увидеть ее истинное лицо. Она держалась со мной как со здоровым, ни в одном ее слове, взгляде или жесте я не улавливал сожаления или страха перед моей болезнью. Не любопытствовала она и относительно того, почему я ушел из дома, как мне живется у безносого и как я себя чувствую. Она не хотела, чтобы я так или иначе напоминал ей о своей болезни, и если я пытался это сделать, переводила разговор на другую тему. Такое поведение, быть может, диктовала ей любовь, а может, и какие-то иные мотивы. Молва могла укорить ее и наверняка уже укоряла за то, что она связалась с чахоточным, а она могла оправдываться тем, что не верит этому. Ее родители не мешали нашей связи и даже поощряли ее — при каждой встрече она передавала мне их приглашение. Почему они разрешали ей одной ездить ко мне в гости? Она была «ученая» и, вероятно, отвоевала себе право на известную независимость, и все же крестьянам — ее родителям, — вероятно, нелегко было преодолеть царившие тогда предрассудки. Многие из односельчан уже поддевали меня, — мол, «барышня Пашова сама к тебе бегает». А может, ее родители именно такую цель и преследовали — сделать наши отношения достоянием гласности и связать меня общественным мнением?

Как бы то ни было, я должен был порвать с Нушей или, по крайней мере, прекратить на время наши встречи, пока не выяснится ситуация с ее отцом. В противном случае я рисковал не только запятнать имя и всю деятельность брата, но и предать поруганию собственные принципы. Поэт сказал: «мир смотрит на нас», а я мог сказать о себе и о брате, что не только село, но и вся околия «смотрит на нас». Мы учили людей коммунистической нравственности, мы проповедывали, что коммунист должен отринуть все личное и отдать свои силы и чувства революции. А революция приближалась.

На третий день я вышел из комнаты и, пройдя садом, зашагал по дороге в Житницу. Я шел, чтобы сделать то самое, чего больше всего боялся мой брат. Я шел к Петру Пашову, чтобы выдать ему одну нашу тайну, сообщить, что коммунисты считают его предателем, и таким образом попытаться узнать правду у него самого. Мое сердце со страшной силой бунтовало против всех разумных доводов, якобы доказывающих его вину, и властно гнало меня вперед. Я сознавал, что, может быть, совершаю преступление, что я не должен доверять своему сердцу, что сердце — это слепая и непознаваемая сила, которая может подарить человеку высшее счастье, но может и низвергнуть его в ад. Но назад я не повернул. Любой ценой я должен был узнать, что представляет собой Петр Пашов и что — его сын Александр Пашов.