Облава на волков

Независимо от этих событий, Стоян давал мне понять, что полное наше примирение зависит в конечном счете от судьбы молодого Пашова. Если он действительно за границей работал на нас, почему он не вернулся сразу после Девятого сентября? Если же окажется, что он враг, Бараковы были правы, осуществив акт возмездия по отношению к старому Пашову. И что я буду делать в таком случае? Пойду ли на брак с его сестрой, как уже обещал ей, или откажусь? А если не откажусь, то пойду в зятья в семью, где и отец и сын — предатели. Нет, они не могли быть предателями. Я своими глазами читал судебные документы процесса двенадцати и убедился в том, что старый Пашов оклеветан. И Лекси не мог быть предателем, но почему он не возвращается или хотя бы не присылает весточки родным? В нем я тоже не сомневался ни на миг и все-таки вспоминал записки Михаила Деветакова, которые нашел среди его книг. Деветаков писал, что встретил Лекси в одной цюрихской гостинице, но Лекси сделал вид, что не узнает его, и прошел мимо. Лекси никогда не прошел бы мимо человека, которого он так уважал, если б не какие-то чрезвычайные обстоятельства. У Деветакова возникло предположение — такое же, как у нас, — что Лекси работает в разведке, но были ли у него основания сомневаться в его политической принадлежности? «От человека всего можно ждать…»

Ответы на эти вопросы мы искали вместе с братом. Однако как мы ни ломали головы, загадка Лекси Пашова не поддавалась разрешению. Единственной нашей надеждой было, что Лекси «внедрен» в какую-то иностранную разведку и ждет, когда его конспирирующий, чтобы вернуться домой или сообщить что-то семье. Судьба вернула мне жизнь, так, может быть, с помощью Лекси она вернет мне и любовь брата? Но оказалось, что судьба не слишком ко мне щедра, — не успел я поправиться, как заболела туберкулезом Нуша. И как я в начале болезни отказывался лечиться в санатории, так и Нуша категорически отказалась оставить дом. Напрасно уговаривали ее и мать, и я, и врач, она отвечала, что лучше будет жить в лесу в шалаше, но не расстанется с нами. Было ясно, что заразилась она от меня. Я не сделал всего, чтоб ее уберечь, и это страшно мучило меня. Выпал снег, похолодало, но я каждый день или через день навещал ее, как она навещала меня во время моей болезни. Сердце у меня сжималось от боли, когда я видел, что она становится все бледнее и все чаще харкает кровью, но я делал вид, будто ее болезнь меня не тревожит — и она, мол, подобно мне, преодолеет ее и поправится. Она верила в это, верил и я, но настало время, когда она уже не могла ходить. Я брал ее на руки, подносил к открытому окну и стоял с ней у окна. К этому времени она превратилась в маленькую девочку с бледным личиком и нежными руками, которым паутина вен придавала трогательное изящество.

— Мне не выздороветь, — говорила она с тем равнодушием, которое само по себе показывало, что жажда жизни в ней уже угасла. — Еще недавно я надеялась, а теперь надеяться не на что. Вчера мне снова снился Лекси. Держит венец, хочет надеть мне на голову, я не даюсь, а он смеется. Если б я была здорова, мы бы поженились, правда? Интересно, как бы я выглядела в подвенечном наряде? Мама столько приданого мне наготовила. Теперь пусть подарит сестричке моей двоюродной. Я говорю ей, а она плачет.

— Не спеши раздаривать приданое, а то в жены не возьму, — говорил я ей. — Я гол как сокол, ты явишься без приданого, как же мы жить-то будем?

— Не суждено нам с тобой вместе жить, жених мой милый. Ох, лучше лягу, совсем сил нету. Дышать не могу. Помоги мне добраться до постели!

Я обнял ее за плечи, и она медленно и неуверенно, словно только училась ходить, добрела до постели. Легла, закрыла глаза и забылась. Ее мать показалась в окне, позвала меня и попросила принести ведро воды из колодца. Я принес и сказал ей, чтоб она, как обычно, постелила мне в комнате Лекси.

— Иди лучше домой, сынок! — отозвалась она. — Сейчас я тебя покормлю, а потом иди домой и поспи. Отдохни, а завтра снова придешь. Мы с сестрой побудем возле Нуши.