Облава на волков

Ее позвали вниз, в кухню, а мы с Нушей вошли в комнату к покойнику. Пожилые женщины сидели вокруг гроба и переговаривались шепотом. Увидев нас с Нушей, они замолчали, замолчали и плакальщицы, и тогда кто-то из женщин прошептал: «Жених, чахоточный…» Гроб из нетесаных сосновых досок стоял на длинном столе и был так завален цветами, что виднелось только лицо Петра Пашова, лишенное выражения, просветленное и спокойное, как вечность. Нуша застыла по другую сторону гроба, тоненькая, хрупкая, точно воплощение нежной и безутешной скорби.

После похорон я остался в Нушином доме. И Нуша, и ее мать просили хотя бы на первое время не покидать их. Ночь я провел у них, а наутро поехал в город, чтобы передать копию приговора в окружной комитет партии. Я попросил, чтобы первый секретарь принял меня как можно скорее, заявив молодому человеку, встречавшему посетителей, что должен сообщить ему об одном убийстве. Я шепнул это молодому человеку на ухо, чтобы заинтересовать его и чтобы он поскорее пропустил меня к секретарю. В приемную непрерывно заходили люди, и все стремились попасть к нему на прием. Георгиев — так звали первого секретаря — принял меня через полчаса. Я представился, и оказалось, что мы как бы и знакомы — несколько лет назад он заезжал домой к брату по партийным делам. Известие об убийстве Пашова не произвело на него особого впечатления, или, во всяком случае, мне так показалось. Подумав, он спросил, не тот ли это самый Пашов, повинный в провале ремсистской организации, или его родственник. Я подтвердил, что это тот самый «предатель», и тогда Георгиев встал и протянул мне руку:

— Он должен был отвечать перед Народным судом.

Я рассказал ему все с начала до конца. Накануне рано утром Петра Пашова вызвали к телефону для разговора с Атанасом Мировым из соседнего села Сеново. Атанас был однокурсником сына Пашова — Александра и в этом году получил диплом врача-терапевта. Он сказал, что привез письмо от Александра, но не может его принести, потому что вывихнул ногу. Посылать его с кем-то другим он не хочет и потому предлагает Пашову, когда у того найдется свободное время, зайти за ним. Петр Пашов спросил, где они виделись с его сыном, и Миров ответил, что виделись они в Софии, но что Александр сейчас очень занят и приехать в село не может. Отец тут же отправился в Сеново и по дороге получил в спину две пули. Случайные прохожие примерно через час наткнулись на его тело. Георгиев был так заинтригован моим рассказом, что попросил секретаря никого к нему не пускать. Я говорил больше часа, прочел и несколько абзацев из приговора. Под конец Георгиев сказал, что наша встреча должна оставаться в тайне, посоветовал мне как можно скорее вернуться в село, передал привет брату и рекомендовал ничем не обнаруживать своего отношения к Михо Баракову и его близким. В тот же день я уехал из города, но до отъезда не устоял перед искушением проверить, в добром ли здравии следователь Марчинков. Старуха, встречавшая меня за неделю до этого, тотчас меня узнала. Она была очень встревожена и сказала, что Марчинков вот уже три дня не приходит домой. Старуха, оказавшаяся его теткой, больше ничего о нем не знала.

Вечером я снова остался в Нушином доме. Подошло время сева, а заняться этим было некому. Я нанял человека, который ходил бы за их скотиной, нашел людей для полевых работ, и все же половина земли, предназначенная под озимые, осталась незасеянной. Налогами и другими платежами занялся я сам и мало-помалу стал чем-то вроде главы семейства. Нуша и ее мать нуждались в защите и от некоторых местных коммунистов и люмпенов, которые сочли, что классовое равенство, о котором еще вчера они не имели понятия, должно быть осуществлено в первый же час после революции. В эти дни междуцарствия и беззакония к пене примешивалось немало всплывшей со дна тины, многие давали волю своим необузданным страстям и от имени партии и народа сводили счеты со своими личными врагами. Они малевали на стенах Нушиного дома лозунги и угрозы, уволакивали что могли со двора и поля, ночью колотили в ворота и клеймили Нушу за моральное разложение, называя ее «буржуазной курвой». Они имели в виду нашу «незаконную» связь, а она была платонической.