Облава на волков

Мы сидели и разговаривали почти до вечера. Хотя мои доводы в пользу невинности Пашова и вины Бараковых были неопровержимы, брат все не мог до конца их принять. Ему казалось невероятным, что я в одиночку, да еще такой больной, сумел вырвать у фашистского следователя нужные доказательства. Сами мои усилия заставляли его подозревать, что в своем расследовании я руководствовался не желанием докопаться до истины, а симпатией к Пашовым. Даже если б это было так, у него не было оснований сомневаться в самой истине, а он сомневался. Необходимо было действовать быстро, а он не решался предпринять ничего определенного. Я немало читал и рассказывал ему о сложных и противоречивых путях социалистической революции в России, о драматическом переплетении множества человеческих судеб, но он с трудом допускал, что и наша борьба не обошлась без зигзагов и противоречий. Его представления о сложностях политической борьбы, о людях и вообще о мире были очень ограниченны. Кроме того, он был недоверчив и подозрителен. Конспиративность, которой его учили, он понимал только как осторожность, и она мешала ему в данных обстоятельствах действовать самостоятельно.

— Следователь правильно тебе объяснил, что более или менее предусмотрительные люди делают все, чтобы как-то подладиться к событиям, — говорил он. — Если это сделали Бараковы, почему бы и Пашовым этого не сделать? Никто точно не знает, кому служит молодой Пашов. Если Михо Бараков совершил предательство у нас под носом и мы этого не заметили, как нам дознаться, чем занимается твой приятель в иностранных государствах?

Что я мог сделать в этой ситуации? Я изнемогал от усталости и напряжения, харкал кровью сильнее, чем обычно, а к тому же брат не давал мне возможности связаться с окружным комитетом партии. Он боялся, что из комитета распорядятся изолировать Михо от товарищей в тюрьме, Михо догадается, что разоблачен (если он действительно предатель), и полиция попытается прикрыть его следы. Или ликвидирует его, чтобы он, выйдя из тюрьмы, не попал в наши руки, или же ликвидирует тех из наших, кто, по их предположениям, мог его разоблачить. Это можем, к примеру, оказаться мы с братом, раз судебный следователь раскрыл нам механизм его предательства. Поэтому мы можем передать копию приговора в комитет, только если будем совершенно уверены, что назавтра советские войска перейдут нашу границу. Однако, перейдут ли они ее завтра или через месяц, никто нам точно сказать не может. А для полиции достаточно двух дней, чтобы учинить разгром коммунистов нашего края…

По радио уже сообщили, что немецкие войска с нашей территории отошли в Югославию, следовательно, у советских войск нет причин медлить на нашей границе, коль скоро они знают, что у нас они не встретят никакого сопротивления. Но и этот факт не убеждал моего брата. Чтобы доказать ему, что его осторожность излишня, я в тот же вечер в одиночку захватил власть в селе. Было шестое сентября. Я пошел к кмету дяде Янко, разъяснил ему политическое положение и потребовал ключи от кметства. Он оказался человеком понятливым и тут же согласился.

— Только другим рассказывай, что ты меня с оружием в руках заставил. Не то сраму не оберешься — за здорово живешь тебе власть отдал. Смеяться надо мной будут…

Он вручил мне два старых карабина, наган и печать, а потом мы разыграли маленькую комедию. Я «арестовал» его, посадив в соседнюю комнату, и написал от имени новой власти первое обращение к народу: «Просим население по сигналу школьного клепала выйти на площадь перед кметством и встретить советские войска хлебом и солью! Председатель Отечественного фронта». Я изобразил неразборчивую подпись, поставил печать кметства и пошел к клубу, чтобы повесить обращение на его дверях. Парни, которых я там застал, взяли на себя все остальное. Они ударили в школьное клепало и разнесли новость по селу. Через полчаса народ стал собираться на площади. Появился и Стоян, заметно взбудораженный, но когда я сказал ему, в чем дело, он отвел меня в сторону и принялся ругать, обвиняя в авантюризме, который мог, по его словам, очень дорого нам обойтись, да еще в самый канун великих событий. Я передал ему печать и оружие как символ власти, он вооружил карабинами и наганом трех человек, а остальным парням велел вооружиться кто чем может и всю ночь охранять село. Он, разумеется, объяснил им, что советские части еще не перешли нашей границы и что я самовольно возвестил их приход, за что полиция может перебить нас как мух, поскольку мы безоружны.