Облава на волков

Работать с этими людьми было нелегко, я упорно стремился подорвать основы их патриархального бытия, а они волновались и любопытствовали, спрашивали, спорили, отрицали, гнали меня или, как больные, искали у меня утешения. («Ты наш, ты ученый, я вступлю в кооператив, потому что поверил тебе, и если ты, сынок, ты, внучек, меня обманешь, ты перед нами в ответе!») Одним словом, отношения у нас были простые. А в случае с Киро Джелебовым я не знал, с какой стороны подступиться. Я бы не удивился, если бы он отказался вступить в ТКЗХ, потому что он был бы в селе не единственным. Мучительно было то, что он не подпускал меня к себе. Проще всего было бы спросить его, так и так, мол, дядя Киро, какие у тебя намерения относительно кооперативного хозяйства, но я не смел этого сделать. Я был слишком молод, и мое болезненное молодое самолюбие не давало мне его агитировать — а ну как он посмотрит мне в глаза и скажет: «Так вот зачем ты меня обхаживаешь — хочешь научить меня, как жить». Но не только самолюбие мешало мне его «учить», я испытывал к нему и какое-то не выразимое словами уважение. Испытывал его поначалу даже и Стоян Кралев, и не случайно он не сам занялся им, а послал меня его «прощупывать», притом советовал действовать поосторожней. Однако «прощупывать» его все же не означало, будто я должен доказывать, что с позиций нового времени вся его предыдущая жизнь неправильна и порочна, а все, им созданное и выпестованное, все, во что он вложил сердце и душу, — землю, скотину, инвентарь, — он должен сдать в общее хозяйство сегодня же или, самое позднее, завтра, просто так, чохом, будто это ему никогда и не принадлежало.

Я обещал прийти к нему в гости и действительно зашел, но снова на ходу, на несколько минут, объяснив, что «занят предстоящим учредительным собранием ТКЗХ». И еще несколько раз, уже при случайных встречах, я говорил ему, что не могу зайти, потому что мы, мол, с утра до вечера готовим учредительное собрание, при этом я надеялся, что он проявит интерес к этому важнейшему событию, но он отвечал: «Ну что ж, когда освободишься, заходи, Марчо тебе привет посылает!» Я спрашивал себя, сознает ли он, что как частный хозяин он обречен, и, если сознает, что помогает ему сохранять самообладание, когда жизнь вокруг него бушует, словно море. Да, в то время он казался мне каким-то Гулливером, который с высоты своего великанского роста смотрит на то, как сотни лилипутов копошатся у него в ногах, чем-то растревоженные, и только старается па них не наступить. Еще я спрашивал себя, надеется ли он, что общая участь его минует, и на чем основана его надежда. Со своей стороны, Стоян Кралев все чаще спрашивал меня, что там с моим подопечным, и я отвечал, что мой подопечный колеблется и все еще не может прийти ни к какому решению. «Все они такие, — объяснял мне Стоян Кралев, исходя из канонов классовой теории, — так он и будет стонать да охать, пока не вылезет из своей мелкобуржуазной скорлупы. А ты не позволяй ему слишком-то рассусоливать, пошевели его, чтоб он не думал, будто партия всю жизнь с ним цацкаться будет…»

На самом же деле я не знал, колеблется ли Киро Джелебов и как вообще он относится к будущему ТКЗХ. Люди ошибались, полагая, что я для него «свой человек» и что нам легко найти общий язык. И семьи наши так и не сблизились, хотя этого вполне можно было бы ожидать. Тетушка Танка иногда забегала к нам домой «обсудить, чего бы послать нашим гимназистам», таким же образом забегала к ним моя мать. Они все обещали друг другу собраться, посидеть за столом по-настоящему и все как-то это откладывали. Киро Джелебов заходил к нам в дом только раз, на пятнадцать минут, они поговорили с моим отцом о наших гимназических делах, и он не захотел даже выпить рюмку ракии. И он, и его жена всегда сидели как на иголках, словно не смея ни до чего дотронуться, чтобы не испачкаться, и то ли презирали нашу убогую обстановку, то ли не хотели стеснять нас своим присутствием, так как замечали, что наши и вправду их стесняются. То есть Киро заглядывал к нам часто, но доходил только до калитки, клал в телегу то, что наши мне посылали, и ехал в город. И в городе он никогда не засиживался у нас на квартире, оставлял то, что привез, и, дав лошадям передохнуть, тут же отправлялся обратно.