Облава на волков

— Я не поддерживаю, но я не имею права его насиловать, и тем более обрушиваться на него с руганью. Несколько лет мы его ждали, отчего ж не подождать еще до весны? Если он станет кооператором, как он двоих парней в городе прокормит? Трудодень у нас еще бедный, что и говорить. И ничем мы ему помочь не сможем. Пройдет время, и мы, наверное, будем платить студентам стипендии, но пока мы ничего не можем. Кроме того, сын Джелебова учится на агронома и, когда кончит, придет на работу в наше хозяйство.

— Ты, книгочей, мог бы чего поумнее в своих книгах вычитать! — Стоян Кралев смотрел на брата не мигая, словно пытался загипнотизировать, и в то же время из-под его усов, словно хорек из-под забора, выглядывала желчная улыбочка. С некоторого времени между братьями то и дело возникали разногласия по всяким вопросам, и в селе поговаривали, что они уже «один другому словно бы и не братья», а встречаются только по службе. До сих пор им, однако, не приходилось так открыто сцепиться при посторонних, и это предвещало столкновение, которое неминуемо должно было окончиться разрывом. Бригадиры и другие сельчане, зашедшие тем временем в клуб, почувствовали себя неловко и хотели уйти, но Стоян Кралев приказал им остаться, так как они были нужны ему по делу. Очевидно, он хотел сделать свой спор с братом достоянием общественности.

— Мы тут не отцовское наследство делим, — снова заговорил он, — а обсуждаем принципиальные вопросы, так что скрывать нам от людей нечего. Вот почему я спрашиваю, ты как, с принципиальных позиций оправдываешь Киро Джелебова, который все еще не желает вступать в ТКЗХ? Нет! Ты заступаешься за него исключительно по личным соображениям. Когда ты болел, его жена дала тебе несколько мисок масла и меда, и ты никак не можешь с ними расплатиться. И меня в это дело втянул. Сколько лет вяжешь мне руки из-за этой подачки: не будем его тревожить, пусть он сам решит, как ему поступать. Вот мы и увидели, как он поступает. За несколько мисок меда и масла купил высшее образование своим сыновьям, а нам это обошлось в миллионы убытка. Из-за него и из-за таких, как он, наше хозяйство и распалось.

— Ты знаешь мою точку зрения, не стоит дальше препираться, — сказал Илко.

— Ага, ручки боишься запачкать! Либеральничаешь, хочешь для всех добреньким быть. А мы плохие, мы насильно загоняем людей в кооперативы. Мы делаем революцию, а ты философствуешь — что является насилием, а что не является. Хотя всего несколько лет назад ты говорил направо и налево, что истина — в мнении большинства. Большинства! И это факт. Факт то, что в кооператив вступили семьдесят процентов сельчан, и истина на их стороне, на их стороне житейская правда. К чему обязывает нас эта истина? До конца осени превратить наше хозяйство в массовое, не оставить за его пределами ни одного хозяина. Ни одного! Вот так! Теперь и ты знаешь мою точку зрения, так что разговор можно прекратить. Бригадирам остаться, остальные свободны!..

В это время Киро Джелебов поднялся на второй этаж своего дома и сел на террасе. Опустившись на старый стул, он почувствовал в спине острую боль. Когда он переступал порог клуба, что-то ударило его сзади между лопаток. Он хотел было повернуться и посмотреть, кто и почему его ударил, но тут же сообразил, что это ругательство Стояна Кралева достало его сзади, как тяжелый камень. Голове вмиг стало горячо от усилия, которое он сделал, чтобы овладеть собой, чтобы не вернуться к Стояну Кралеву и не плюнуть ему в лицо. У него кружилась голова, улица уходила из-под ног, солнце покачивалось над верхним концом села. Его тошнило, боль в спине была пронзительной, как от ножевого удара. Перед его лицом возникло какое-то дерево, и он узнал его — старая шелковица у поворота улицы, тошнота подступила к самому горлу, он ухватился за ствол шелковицы, и его вырвало. Он сознавал, что поддался слабости, и оглядывался по сторонам, чтоб увидеть, не наблюдает ли кто за ним. «Разве можно так раскисать, — говорил он себе, — стыд и позор! Произошло то, что должно было произойти, никого это не минует, и меня не миновало».