Обледенение

– На заводе, кроме охраны, больше никого? – спросил Дмитрий Петрович.

– Нет, вроде, нет.

– Хорошо. Игорь, как и договаривались – поджигаем и бежим отсюда. – Дмитрий Петрович смотрел на Игоря, ожидая какого-то подтверждения в его теле, ведь сказать он мог что угодно.

– Да, Дима!..

Но слов Дмитрию Петровичу во мраке ночи хватило, и вместе со своим проводником они двинулись ко входу внутрь серого трёхэтажного здания, обходя одиночные патрули охраны.

Они быстро оказались на пропускном пункте, Дмитрию Петровичу было странно и тревожно, чего не скажешь об Игоре, а Анатолий давал последние инструкции:

– Когда здесь полыхнёт, мужики вам не помешают. Нам хорошо башляют, но не столько, чтоб гореть заживо, – Анатолий пытался ещё что-то вспомнить, поигрывая зататуированными пальцами (что Дмитрий Петрович заметил только под светом заводских ламп), показывая всей своей жирной физиономией насколько мучительна доля мыслительной деятельности для его тонкой личности, – И да! – Анатолий наклонился к членам Ордена, будто бы пытаясь скрыться от чужих глаз, – Валите через задний проход, когда закончите. – и улыбнулся золотым оскалом коронок.

Они почти достигли поворота в один из производственных цехов, когда Анатолий, подняв руку, будто готовился скандировать «Но пасаран!», прокричал на весь коридор:

– Не дадим миру замерзнуть!

Дмитрия Петровича обдало холодным потом, веко нервно дёрнулось, Игорь же развернулся на месте и крикнул в ответ:

– Не дадим!

– Тише, мать вашу!.. – шипел Дмитрий Петрович.

Вместе с Анатолием из завода исчез и свет, потому далее они пошли в сопровождении фонарей. Внутри не было никого, лишь какой-то механический гул, как думал Дмитрий Петрович – холодильники и другая аппаратура, поддерживающая жизнь в этом огромной организме. Именно за ними он и пришёл. Однако перспектива работы руками становилась всё более явной, ведь кто бы подумал, что на заводе по производству мороженого – нечему будет гореть, лишь старым оконным рамам, да редкой деревянной мебели в кабинетах администрации. У них было двадцать литров бестолкового бензина и трёхэтажное здание из бетона и стали.

Дмитрий Петрович чувствовал себя опустошённым, вдруг захотелось выпить, причём так, чтобы в хлам, в дрова! Он вновь встретился с чем-то, что ему не по силам. Наверное, поэтому Орден не трогал ничего, кроме холодильников отвлечённых хозяев. Однако Игорь был великолепен: чуть ли не в припрыжку с обеими канистрами бензина летел по кабинетам и цехам в поисках чего-то горючего.

– Игорь! Стой!.. – стараясь как можно тише, обращался Дмитрий Петрович, – Давай разделимся, так быстрее закончим. Встречаемся у запасного выхода.

Игорь был не против и каждый взял по канистре; Дмитрий Петрович выбрал два верхних этажа, а Игорь первый и складские помещения на нулевом.

Без Игоря Дмитрию Петровичу даже стало как-то спокойнее, хотя, конечно, он боялся за него, но всё же, когда он на деле, предпочитал тишину, равномерное, расчётливое, почти ощутимое течение мысли, нежели возбуждение и безалаберность Игоря.

Дело Ордена Стулти стало для Дмитрия Петровича исповедью и причащением, его таинством.

Он был вроде Осириса, только его царством было не Загробное, а Бездна, над которой он висел. И с каждым закатом к нему приходил такой же Дмитрий Петрович, как и он сам, и каждый раз присаживался за его гранитный стол, поставленный на крохотный остров над жужжащей бездной, на котором посередине лежал его огромный старый колун с выщербинами и царапинами. И каждый раз он задавал Дмитрию Петровичу вопрос: «Что тебе нужно?» Вариантов ответа было столько же, сколько раз садился за стол Дмитрий Петрович. Иногда подсудимый с глупой улыбкой отвечал: «жизнь», «справедливость», «вторая попытка», «власть над всем миром», «счастье», «спокойная жизнь и такая же старость», – тогда Дмитрий Петрович, судья, вставал со своего такого же гранитного, холодного, как могила, трона, брал свой колун и, подняв над собой, с жутким спокойствием впечатывал его в черепушку Дмитрия Петровича, подсудимого. Тело падало, а судья медленно обходил стол и продолжал свою работу, разнося тело в металлическую стружку и щепку, крашеную белым, разбрызгивая маслянистую синюю жижу. После сбрасывал тело во всепожирающую бездну со словами: «Ложь». А иногда подсудимый подолгу думал, практически до рассвета, а после вставал и уходил – не сыскав ответа; судья же отпускал его, находя в этом больше правды. Однако ещё ни разу судья не перевёл подсудимого на другую сторону.

Дмитрий Петрович разливал бензин то тут, то там, на каждом предмете, что хоть как-то мог загореться, и сопровождал всё тихими, как шелест листьев в ночи, словами молитвы: