Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа

Парадоксально: Мельников придумал для нового мира и мифа дом, завершающий старые мир и миф. По-новому фрондирующий старой арбатской частностью, даже шокирующий ею. В этом снаряде частность и ушла в миф, в небо. Не в этом ли снаряде и вернулась?

Константин Мельников дома. 1972

Когда иностранцы объявляют мельниковский дом центральной достопримечательностью города Москвы, то не догадываются, что по опричному, по-грозненски предпочитают Арбат Кремлю. И что переменяют представительский фасад Арбата, его заставку, отнимая эту роль у разных дворцов и домов.

Арбатство

Дом Мельникова смотрит своей эффектной стороной на двор и дом Булата Окуджавы (Арбат, 43).

Дом тяготеет к дальнему концу Арбата, то есть к пушкинскому дому, к дому Андрея Белого. Три поэта, ключевые фигуры трех веков арбатского мифа – Золотого, Серебряного и безымянного – сделали конец Арбата его началом.

Многозначительна песня, вводящая понятие арбатства:

Я дворянин с арбатского двора,
Своим двором введенный во дворянство.

Но двор, вводящий во дворянство, есть царский двор. Это блуждает арбатский кремль, воплощавшийся Ваганьковским и Опричным дворами, домами Пашкова и Шереметева, Университетом. На другом конце Арбата вместо двора царя поставлен двор поэта. Царя поэтов и членов его августейшей фамилии.

Часть XVI. Успенский Вражек

Двор в Вознесенском переулке. Фото автора

Прибавление Арбата

Полагая границей Арбата Никитскую улицу, задаешься вопросом, насколько эта историческая опричная граница естественна, природна.

Севернее Никитской в Белом городе и параллельно ей лежал Успенский Вражек с ручьем на дне. Ручей впадал в Неглинную напротив Средней Арсенальной башни Кремля, а начинался несколько восточнее стены Белого города (Тверского бульвара). Память оврага и ручья хранят изгибы Елисеевского переулка, внутриквартальный проход на его продолжении к востоку и урочищные определения двух церквей – Воскресения и Успения, что на Успенском Вражке. Вторая церковь, как легко понять, дала название самому Вражку. Каждый переулок, пересекающий линию ручья, исторически составлен из двух, что особенно заметно в Вознесенском с его сдвигом по Елисеевскому. Тяготение владений к Тверской либо к Никитской отчетливо задано принадлежностью разным берегам Вражка.

Успенский Вражек мог бы стать естественной межой опричного удела, не в пример Никитской улице с ее искусственным делением на земский чет и опричный нечет.

Недаром Университет стоит по обе стороны Никитской, продлевая неглименский фасад Арбата именно до Вражка. А по преданию, даже за Вражек, севернее: арка под крыльцом старого здания Университета и сквозной коридор за ней будто бы пропускали этот ручей сквозь себя.

Другой естественной границей Арбата могла бы стать Тверская улица, лежащая по гребню водораздела между Москвой-рекой и средним течением Неглинной. В этом случае географически Арбат определялся бы как москворецкий склон Страстного (Тверского) холма.

Но Успенский Вражек мешает этому определению. Он разделяет, или разделял, Арбат и Тверскую в Белом городе на два холма. Те два, которые мы в римских терминах назвали Капитолием и Квириналом. До засыпки Вражка разность холмов была очевидна, особенно кремлевскому наблюдателю.

Между Большой Никитской и Тверской в Белом городе. Атлас Москвы Хотева. 1852. Фрагмент

Кроме того, как всякая вода, Успенский Вражек образует собственный бассейн, маленький мир между большими. Из встречи этого мира с двусторонней экспансией Арбата и Тверской; сказать иначе, из встречи двух больших миров на исчезающей и наконец исчезнувшей меже ручья – рождаются причудливая карта и картина местного облюбования.

Самой зрелищной попыткой перемены знака над ареалом Успенского Вражка стала готическая церковь англикан во имя апостола Андрея в Вознесенском переулке, 8. Англиканская община, покинув Немецкую слободу, предпочла Покровке Никитскую. Однако переулки Успенского Вражка не сделались от этого английскими.

Долгоруковы и Брюсы

Успенский Вражек очень аристократичен. Настолько, что по берегам его не оставалось места дешевому студенческому университетскому жилью: оно откочевало за Тверской бульвар. Но аристократичность не гарантия облюбования.

Первым на любовной карте этого района был отмечен родовой дом Долгоруковых (Тверская, 5, место Театра Ермоловой). Обширная усадьба, вероятно, достигала Вражка; Никитский переулок назывался Долгоруковским.

Причастность дома к мифу, даже к двум, семейному и царскому, ясна. Дом был родительским для княжича Ивана, жениха Натальи Шереметевой, и для княжны Екатерины, государыни-невесты Петра II. Но представлять его заставкой, выходом продленного Арбата на Тверскую хронологически неверно: гребень Страстной горы был облюбован раньше, чем глубина Арбата.