Облом

У ворот парни расступились перед подъехавшим тарантасом, на котором по обе стороны сидят, свесив ноги, русская женщина с девушкой. Обе в завязанных под подбородком платках, вязаных кофтах. Женщина, останавливая лошадь, здоровается по-башкирски. Девушка молчит. Они идут в калитку, остановились. Искужа узнал женщину, хромая, подходит, протягивает руку.

– Здравствуй, Дуся.

– Здравствуй, Искужа. Вот приехали разделить твое горе.

– Заходите. Большой горе, Дуся. Кому мешал наш сын? Чей дорога перешел?

Он смотрит на Настю. Видно, о ней поговаривали в ауле. Дошли слухи до отчима, что в Ольховку уходил по вечерам Имамей.

– Заходи, дочка.

Лицо у Насти бледное. Глаза покрасневшие.

Искужа сопровождает их до сенцев. Они входят в комнату. Покойник лежит на длинной скамейке у глухой стены. Лицо его закрыто лопухом. Вокруг на табуретках старики. Зеркало на стене плотно затянуто холстиной.

Настя, лишь переступила порог, съежилась вся, плечи вздрагивают, уголком платка прикрыла рот. Мать молча взяла ее под локоть.

Старики увидели вошедших, встают неторопливо, смотрят с пониманием, потихоньку один за другим выходят в сенцы. А мать с дочерью подошли к скамейке.

– Садись, дочка, – тихо говорит мать, подвинула табуретку ближе к изголовью покойника.

Настя осторожно убрала кров с лица Имамея. Он лежит в чистой льняной рубахе. Руки сложены на животе. Мочальная лента перетянула голову от подбородка к маковке, где завязана на узел.

– А это зачем? – невольно спрашивает Настя.

– Рот сомкнули.

Мать смотрит в желтое лицо покойника. Зачем-то тронула его за плечо.

– Посиди с ним. А я выйду.

Настя села на краешек табуретки, скрестив руки на коленях. Смотрит на закрытые глаза Имамея. Слезы текут и текут по щекам девчонки, капают ей на кофту, на сложенные руки.

Серые тучи низко тянутся над Ольховкой по бескрайнему небу. Юго-восточный ветер, воспротивившись природе, гонит их в сторону, откуда уже настойчивей приступает на лесистые склоны Уральских предгорий холодный воздух. Тучи застят яркое солнце, которому будто бы нет дела в своей бесконечной выси до временных препон и мирских забот. Они расхристанными кудрями едва не задевают маковки деревьев, тревожно шелестящих о чем-то взроптавшей листвой.

Плывут тучи от Ольховки в сторону урочища Туйрамазар, близ которого тихо высится, опершись в подножье в увядающих травах, холм Гульбика. Хмурятся неутомимые труженики неба, унося душу близкого сердцу Насти башкирского парня Имамея. Не эта ли ноша тронула их холодное существо, которое пролилось дождем над Оврагом, где баба плачет? Заберите, тучи, с собой и девичью тоску-печаль. А там, вдали, на вершине холма витает в ожидании своего сына призрак оставшейся вечно молодой Гульбики. Приласкает мать сына холодной ладонью, успокоит его, не успевшего, так же как и она, испить чашу счастья под сенью любви.