Обломки

Элиана сложила письмо, не перечитав его, сунула в конверт и надписала адрес с какой-то удивительной безмятежностью, поднявшей ее выше собственных страстей. Написанная страница оторвала ее от Филиппа. Раз она посмела так ему написать, значит, она его больше не любит. Разумеется, начало письма далось ей нелегко; страшно осуждать того, кого обожаешь, или даже приучить себя к мысли, что можно его осуждать. Но с той минуты, когда это осуждение становится возможным, что остается от самой безумной любви?..

Для ума такого склада, как у Элианы, то есть ума, привыкшего свято чтить логику, это рассуждение было как бы благодатью свыше, и на душе стало легче. Она не допытывалась у себя — любит ли она еще Филиппа, а остановилась на полдороге, недодумав опасного вопроса, и, подобно человеку религиозному, теряющему веру, она богохульственно твердила с ужасом и радостью: «Раз я ему написала такое письмо, значит, мне и думать заказано, что я его люблю». А сейчас и этого было уже достаточно.

Элиана приклеила марку на конверт и поднялась с кресла, чтобы положить письмо на камин. Силы вернулись, но неудержимо клонило ко сну. От усталости и волнения пересохло горло. Элиана разбавила стакан вина водой, сняла фетровую шляпку, туфли и скользнула под красную перину.

Когда она проснулась, было уже почти совсем темно. Зимняя ночь приходит рано. Небо за окном окрасилось в пепельно-розовые тона, на горизонте лежала еще багровая полоска, так что над крышами стояло как бы огненное сияние. Не подымаясь с кровати, Элиана залюбовалась этой игрой красок. Она вяло перебирала в голове какие-то смутные мысли и тут же забывала о них. Потом, сделав над собой усилие, поднялась, поискала электрический выключатель и, не найдя, ощупью направилась к окну. Хотя Элиана, войдя в комнату, внимательно ее оглядела, она почему-то не заметила, что окно находится на уровне земли. Она распахнула обе створки. Холодный ветер взмел волосы на висках, и она поспешила застегнуть воротник манто. Минуту-другую Элиана простояла в нерешительности, потом, переступив через подоконник, вошла в сад. Уже через несколько шагов она оказалась у низенькой стенки с выщербленными камнями; тут она остановилась, задумчиво вперив взгляд в порхавший над землей сорванный ветром лист. Потом, все так же задумчиво, уставилась на забытую в углу детскую деревянную лопатку. Беловатый сумеречный свет стлался над самой землей. Вой ветра смолк, слышно было только, как хлопает ставня соседнего дома, то громче, то потише. Элиана пошла дальше. Вот уже перед ней две акации, два близнеца, и она стоит между ними, опирается ладонью о ствол, а на душе все так же смутно. В этом странном свете, похожем на отблеск фонаря, ее тень, лежащая у ног, вытягивается все длиннее. Пробившиеся сквозь камни побеги плюща свисают скрюченными петлями, а краешки вырезных листьев пламенеют. Элиана идет дальше. Проходит мимо сарайчика, вспугивает черную курицу, и та с тревожным кудахтаньем вьется вокруг ее ног. Элиана хлопает в ладоши, надо же прогнать эту противную птицу, и идет дальше. Странно, но она никак не может обнаружить ту низенькую стенку, хотя отчетливо видела ее из окна. Но, как это ни удивительно, сад оказывается гораздо больше, чем показалось поначалу.

Огромная серая туча с разодранными краями, похожая рисунком на какой-то континент, медленно ползет по небу. Она принимает то очертания дракона с вытянутой шеей, то Бретани, потом, как орудийный дым, тянется к кровавому небосводу. Элиана с интересом следит за тучей, но и не думает останавливаться. Напротив, быстро шагает вперед то ли из любопытства, то ли повинуясь врожденному упрямству. В спешке она спотыкается, чуть не падает, потому что бредет сейчас по каменистой неровной дороге. Справа и слева от нее стенки становятся все ниже, видны сады, еще больше, чем этот, плодовые деревья, пустоши; мрак влачит по ним свои тени. Яростно лают псы, стараясь сорваться с цепи.

Элиана ускоряет шаг, потом бежит, не так встревоженная, как удивленная тем, что этому саду нет конца. Она пытается восстановить в памяти план Пасси, может быть, удастся найти дорогу. Рано или поздно она выйдет на улицу, наткнется на забор. Но на какую улицу? Она пытается мысленно ориентироваться, но ничего не выходит. Край юбки то и дело цепляется за кусты бересклета, листья его шуршат, а кажется, это журчит ручеек. Вдруг ей чудится, будто где-то там над живыми изгородями — а сад теперь окаймлен живой изгородью — блеснул огонек, и она хочет уже крикнуть, да стыдно. Зачем кричать, кого звать? Она задыхается от бега, замедляет шаг. Огонек исчезает.