Обломки

Трудным казался только самый переход от жизни к смерти. Он попытался представить себе состояние человека, у которого хватило мужества нырнуть в эту ледяную воду, окутанную туманом, и медленно задыхаться в течение двух-трех минут. Зато когда уже перейден рубеж, начинается блаженный мрак небытия. Он вздохнул. Им завладела тоска при мысли об этом мрачном рубеже, и он замечтался, не вынув из кармана руку, даже трость и та свисала с задумчивым видом. Жизнь не удалась, он отлично понимал это, но на его глазах у большинства людей жизнь тоже не удается; единственно, за что он всерьез упрекал свою, так это за то, что природа не вложила в него прочной основы. Жил он уродливо, скучно и одновременно бездумно, хотя жалел, что не достиг высот, и любил все прекрасное. Более того, ко всему примешивался еще легкий привкус комического. Жена повсюду разбрасывала письма любовника, и он читал их, читал с жадностью. В одном письме о нем говорилось не слишком уважительно. А Элиана… он предпочитал вообще не думать об Элиане.

Он стоял на берегу, не отводя взгляда от воды, и вдруг его охватило нелепое желание обмакнуть в нее руку, но только как? Он шагнул влево, шагнул вправо. Эта часть пристани была слишком высоко над рекой, если даже лечь ничком, и то до воды не дотянешься. Он присел на корточки и наугад сунул трость в туманное месиво; от страха потерять равновесие лоб под шляпой взмок от пота, и он быстро поднялся с бьющимся сердцем. Однако именно это волнение еще больше разожгло его, теперь ему во что бы то ни стало требовалось коснуться воды. Чуть подальше он заметил большое железное кольцо, вделанное в камень, к таким кольцам чалят баржи. Можно держаться за кольцо — он похвалил себя за удачную мысль, — но на сей раз пришлось встать на колени. Сжав правой рукой кольцо, он нагнулся, но левая, с которой он стянул перчатку, натыкалась на пустоту; вода по-прежнему была вне пределов досягаемости.

Тут ему вспомнилось, что поблизости есть местечко, где летом купают собак, и он направился туда. Пять-шесть ступенек вели прямо к воде. Отсюда собак бросали в Сену, и они, дрожа всем телом, подымались на берег по этой лестничке. Филипп положил трость. Сначала одна, потом другая нога ступили на первую ступеньку, потом на следующую, и тут Филипп остановился передохнуть. На четвертой ступеньке река, полноводная после недавних дождей, омочила носы ботинок. Он осторожно нагнулся, сейчас его высокий рост был только помехой. Наконец кончики пальцев погрузились в Сену, потом вся кисть, и ему показалось, будто страх ушел куда-то. А через пять минут он догнал сына.

Теперь они шагали вдвоем между строем деревьев и огромными кучами рыжего песку. Мальчик, радуясь, что кончилось его одиночество, болтал что-то. Филипп не слушал. Вдруг они остановились. Над их головой засверкало в тумане какое-то большое медное пятно — солнце, и в ту же минуту за неосязаемой белой завесой, таявшей на свету, протяжно и хрипло взревело буксирное судно.