Обломки

С ловкостью умудренной любовью женщины она незаметно подсовывала ему книги по собственному выбору, чтобы проложить тот путь, где она может следовать за ним и хоть издалека за ним наблюдать; но едва только глаза зятя начинали рассеянно скользить по строчкам, она тревожилась и пускалась на сотни хитростей, лишь бы вновь пробудить его ослабевшее внимание. Столько раз эта игра грозила превратиться в драму; окончательно изнервничавшись, Элиана растолковывала самым страшным образом рассеянность Филиппа: воображение сразу же начинало рисовать ей мрачнейшие картины: то она считала, что Филипп поражен каким-то злым недугом, отразившимся на его умственных способностях, то опасалась внезапного приступа ненависти, направленной именно на нее, то припадка меланхолии, которая прогонит его прочь из дома, — словом, чего-то неописуемо ужасного, что разлучит их навеки. Все эти мысли разом приходили ей в голову, дыхание прерывалось, глаза застилал туман. В такие минуты приходилось садиться и пережидать, когда приступ минует. Но Филипп брался за чтение, бедняжка Элиана успокаивалась, и от ее прежней тревоги в душе оставался осадок злобы, в чем она ни за что не призналась бы даже самой себе.

Сегодня, уже за обедом, раздосадованная молчанием, которое она не решалась прервать, она огромным усилием воли подавила безмолвный гнев, разъедающий душу. Да и сейчас она бесилась, что Филипп таится от нее и смеет размышлять о чем-то своем, так сказать, без ее на то позволения. Резко отдернув руку, она провела ладонью по гладкому стеклу, нарочно сбросила на пол книгу и стоявшие рядом с ней две шкатулочки, — невинная и робкая месть, которой он даже не заметил. Минуты шли. Элиана судорожно искала в уме какую-нибудь самую банальную фразу, способную, однако, испортить Филиппу вечер.

— Какая все-таки досада, — наконец решилась она, — Анриетта опять ключ забыла, и тебе придется вставать и открывать ей дверь.

— Ладно, — он отложил в сторону журнал, — ладно, встану.

Эти слова, прозвучавшие как-то особенно кротко, умилостивили Элиану: ей расхотелось длить свою победу.

— А знаешь, Филипп, пожалуй, не стоит. Я раньше часа все равно не засыпаю, так что прекрасно могу сама открыть. Если даже услышишь звонок, не вздумай вставать.

— Как тебе угодно.

Она присела поближе к нему.

— Нет, ты объясни мне, Филипп, где только она находит силы выезжать, ведь она почти не спит все ночи.

— Днем отдыхает.

— Сегодня вернулась в шесть и с такой головной болью, что глаз не могла открыть. Конечно, приняла аспирин. Ты бы ей сказал, слишком она аспирином злоупотребляет.

Филипп вздохнул.

— Прошу тебя, Элиана, давай не будем сегодня вечером о ней говорить.

Элиана прикусила губу, ее испугали сердито нахмуренные брови Филиппа, нахмуренные по ее вине. Тем не менее что-то властно понуждало ее говорить именно об Анриетте, даже вопреки страху не угодить Филиппу. Она попыталась улыбнуться, как бы желая смягчить впечатление, произведенное ее словами.

— Я бы в жизни не произнесла имени Анриетты, если бы она ключ не забыла. Она тебя почти каждую ночь будит. Не хочет понять, что тебе необходимо спать по восемь часов в сутки. Поговори с ней, она ведь хорошая.

Эти слова, неожиданно слетевшие с губ, вызвали в ее душе какой-то странный трепет.

— Да, хорошая, — продолжала она с воодушевлением. — Правда, мама ее набаловала, но у нее доброе сердце, хорошие порывы. Вот вчера, например, она пожертвовала деньги в благотворительный комитет.

— Расходная книга в порядке?

Элиана не ответила. Она-то отлично знала, что не в порядке. Однако поднялась с места и прошла в угол комнаты к секретеру; уже открывая ящичек секретера, она вдруг ощутила желание задвинуть его и сказать зятю, что, разумеется, все в порядке. Филипп полностью полагается на нее, значит, дело на том и кончится. Но она тут же отвергла этот великодушный план. «Раз он сам хочет…» — подумала она.

— Вот, — громко проговорила Элиана, подходя к Филиппу.

И выделанно естественным тоном, как плохая актриса, добавила:

— Смотри-ка, действительно не в порядке.

— Как так? Дай книгу. Так и есть. О чем она только думает? Ничего не записано.

— И вчера не записано, и во вторник, и в понедельник.

Она нагнулась над плечом Филиппа, старательно переворачивая страницы, и на смуглой щеке зятя вырисовалась тень ее властного профиля. Вдруг она сжала пальцы, как бы намереваясь порвать книгу, но удержалась и молча, резким движением, схватила ее.

— Что с тобой? — спросил он.

Она отвернулась, сжимая книгу в кулаке.

— Ничего, — ответила она, собравшись с духом, — Просто Анриетта еще ребенок. Теперь я сама буду вести счета.

— Как тебе угодно.

Он взял со столика журнал и сделал вид, что погружен в чтение. Элиана несколько раз прошлась за спинкой его кресла. Он слышал ее шаги, даже дыхание слышал, но продолжал молчать, надеясь, что это ее обескуражит, заставит уйти. Но она, бледная, с ввалившимися глазами, еще с минуту постояла у его кресла, ловя хотя бы жест, хотя бы взгляд, который позволил бы ей заговорить, но Филипп не шелохнулся. Подождав немного, она пожелала ему покойной ночи и ушла.

***