Обломок молнии

Шустрая Аленка хватает кусок пирога. Но тут же, случайно взглянув на окно, роняет кусок на тарелку и бегом устремляется к двери.

— Ты к-куда? — насмешливо шепчет Люба, но тоже не отстает. Сестры панически протискиваются в дверь. Дима какой-то миг тупо смотрит на них, потом, сообразив, бросает самокат, над которым трудился все утро, и удирает вслед за сестрами. Он выскакивает через черный ход, чтобы не столкнуться с гостями.

— Ребята, ребята, вы куда? — спохватывается Сергей Иванович, но где там, поздно. Нет никого.

Дети бегут в известное им одним убежище: на задний двор, к скамейке за мусорным ящиком.

— Обойдутся сегодня и без нашего зверинца! Сами сыграют. Вон уже начали…

Действительно, из окон доносится «Чардаш» Монти. Папа играет на скрипке.

— А на гитаре-то кто? — удивляется Люба. — Неужели Терентий так скверно?

— Нет, что ты, — смеется Аленка. — Наверное, супруга.

— Супру-уга… Сказала тоже, — возразил Димка.

Он уселся поудобнее на скамейке, пошарил в карманах, вытащил ножик, принялся строгать какую-то палку.

— Супруга на гитаре не умеет. Заладила, «супруга…».

Димка заболтал ногами, благо они не достают до земли.

— Есть хочется, — вздыхает Аленка.

— Вальс «Березка». Свистунов заврался, — мрачно сообщает Дима.

Все слушают, сосредоточенно глядя на свои ноги в белых носках и празднично начищенных башмаках.

— А что, если стащить пирога? — предлагает Люба.

Она потихоньку пробирается в дом, заглядывает в замочную скважину. Отец и Свистунов сидят на стульях друг против друга, заложив ногу за ногу, высоко подняв головы, и виртуозно разыгрывают вариации «Светит месяц». Свистунов — на гитаре, отец — на балалайке.

«Лица как у слепых», — подумала Люба.

— Терентий, до-мажор, — не меняя выражения лица, подсказывает отец.

Но Свистунов все равно опаздывает перейти в другую тональность и пару аккордов ляпает невпопад. Почему-то он всегда так.

Пироги все там, на столе, стащить ничего не удается.

Дети грустно сидят на скамейке за мусорным ящиком.

— Есть хо-очется, — тянет Аленка.

Она чуть не плачет. Димка молча чертит носком башмака по земле. Люба вдруг радостно вскакивает:

— Ура! Пошли в горсад есть мороженое!

— Да-а… А деньги где?

— А вот! — Люба высыпает на скамейку мелочь. — Восемьдесят копеек! Я вчера шестнадцать строчек выучила.

Младшие дети восторженно смотрят на нее. Отец дает за каждую выученную наизусть нотную строчку по пятачку. Но шестнадцать строчек за один день! На такое способна только Люба…

И вся компания дружно направляется в горсад.

* * *

— Станция Брянцево! — протяжно оповестил старый проводник. — Станция Брянцево!

Радио вдруг смолкло. Свет медленно потускнел, в вагоне стало полутемно.

Люба смотрела, как в сумерках удалялась сутулая спина старика. Перед тем как покинуть вагон, старик остановился и обеими руками натянул фуражку на уши… Может быть, уши простужены, болят, подумала Люба. Как у отца, бывало. Тоже все кепку свою вот так натягивал… Вагон снова плавно закачался. Сдержанно заговорили колеса.

А отца давно нет в живых. Все дети выросли, все получили музыкальное образование. А семейного трио так и не получилось… «Почему-то не получилось, отец, — с тоской подумала Люба. — И все-таки мы бы сыграли… Честное слово, собрались бы все трое и сыграли бы для тебя, если бы ты был живой. Как следует сыграли бы, со всем старанием!»

Где-то вдали загудела электричка.

Гудок возник на короткое мгновение и тут же потонул в путанице рельсов, в ночном хаосе и сырости… В стекла начал накрапывать дождь.