Обломок молнии

И правда, уже шел тихий, мелкий дождик. Солнце проглядывало из-за посветлевшей тучи, вокруг мирно зеленели берега. Вандышев протянул ей руку, вместе побрели к берегу, взбежали на травянистую кручу.

— Н-да… — Он огорченно разглядывал свою промокшую одежду. — Уж лучше опять к старцам на дно, чем это вот на себя налепить. И все из-за тебя. Спасать надумал, а?! Вот чудик!

Кое-как выжал, накинул на плечи мокрую рубаху, начал усердно отжимать брюки.

Совсем другое дело — Ксанины вещи. Куртка намокла сверху, зато уж остальное все было в целости, все сухое. Захватила узел, отбежала в сторонку, к соснам, там за тройным широким стволом она всегда переодевалась. Подбежала и ахнула. Мощная, свеже-зеленая верхушка сосновая лежала на земле. Один из трех стволов разбило молнией, чернели острые зубья излома, от верха и до самой земли выжгло глубокий обугленный желоб. А вокруг валялись осколки. Сосновые осколки, на них смола запеклась прозрачными красными натеками, и не щепки это были, а именно осколки разбитой грозовым ударом сосны. Пахло смолой, парным дождем и еще чем-то, легким и тревожно-радостным. «Озон, — поняла Ксана, — вот как он пахнет, озон…» И неожиданно для себя позвала:

— Леня! Ой, погляди!

— Что случилось?

Вандышев приближался, на ходу вытирая голову и шею мокрой рубахой. Замер, оценивающе глядя на Ксану.

— Ничего себе! Ты, оказывается, взрослая. А я-то… Думал, ребенок.

Она смутилась, отступила за ствол. Совсем забыла, что не одета. Было неловко, беспокойно отчего-то, но весело. Может, потому, что вот заметил ее все-таки Вандышев и смотрел сейчас на нее сквозь зеленую крону поваленной сосны совсем иначе, не как раньше. А раньше вроде и не замечал. «Пошли. Лезь на забор», «Быстро» — вот и весь разговор…

— Ты только погляди, что творится! — крикнула она из-за сосны. — Дерево-то!

— Ого! — Он обошел вокруг, потрогал обугленный ствол. — Расколотило нормально. Вдребезги.

Ксана нагнулась, подобрала тяжелый, набрякший от сырости кусок дерева. Понюхала.

— Такую махину разбило будто фарфоровую. Это когда ударило, помнишь? Еще по воде вроде ток прошел… Ну, мне показалось, что ток…

Вандышев брал в руки то один, то другой осколок, рассматривал.

— Ничего не скажешь, прямое попадание.

Выбрал длинный кусок, кора на нем блестела от запекшейся смоляной глазури. Долго рассматривал бурые, волнистые натеки.

— Пожалуй, стоит это с собой взять. На память. А? Я возьму. Жареная сосна, оригинально.

Ксана, уже в джинсах и кофточке, натянутых кое-как прямо на мокрый купальник, удивленно озиралась.

— Гляди, гляди! Земля-то! Трава вся вытоптана. А были здесь такие ромашки! И трава по колено. А теперь будто бы все выжгло…

— Черти горох молотили, — беззаботно пошутил Вандышев. — Эх, сейчас бы горяченького чего. Чаю бы попить…

Он поежился, охватил себя руками. Только теперь вспомнила Ксана про тетю Пашу, про подруг, про горячие оладьи с чаем.

— А у нас сегодня оладьи, — вырвалось у нее. — И самовар. Пошли к нам! А что? Я приглашаю.

Вандышев ежился, подпрыгивал то на одной, то на другой ноге.

— В мокром виде? — он присел, по-собачьи тряхнул головой, с длинных прядей полетели брызги. — Нет уж, в таком виде не могу. Как говорится, конфузно. Конфуз перед дамами.

Он так смешно это произнес, что Ксана не удержалась, согнулась от хохота. Будто какой-нибудь галантерейный приказчик из пьесы Островского.

— Ничего, ничего, — смеялась она, — там и просушим одежду. У самовара.

— Нет уж, увольте-с. Как-нибудь в другой раз, очинно вами благодарен.

— Ой, хватит смешить!

— Нет, и правда — не могу, — неожиданно серьезно сказал он. — Там ребята ждут, сегодня мы перебазируемся. Все-таки я староста, нельзя. И так опаздываю!

Он уже мчался вдоль берега, зажимая под мышкой трофей — «жареную сосну» и свои скрученные в жгут брюки. Издали крикнул «пока», махнул рукой.

Ксана постояла еще немного, подобрала два-три смолистых осколка и побежала домой.

Было ей радостно, а почему, не знала сама. Так просто. Потому что дождь кончился, пахло мокрой травой и листом березовым, и ноги бежали так легко. В гору, а легко. И еще Вандышев: какой он ловкий и смелый и какой смешной. На бегу пыталась вспомнить, что он такое выдавал во время грозы, когда оба в озере мокли, но все сейчас как-то забылось. Ведь было смешно, хохотала. Что же он такое говорил? Все равно: она знала, что вспомнится каждое слово. Потом. Даже хороню, что не сразу вспомнится.

Вот улягутся все спать, и она тоже. Будет смотреть сквозь решетчатые стены на звезды, будет лежать тихо-тихо. Подруги заснут, а она и не подумает. Будет вспоминать. И все снова, с самого начала переживет. И купание в грозу, и все, что он тогда говорил. Каждое слово. На целую ночь хватит.

Вот и сарай виднеется. Запахло дымом, значит, тетя Паша уже баню топить начала.