Обман

— Точно надо отодвинуться, Молька? А то я бы хотел, исключительно в целях конспирации, отрепетировать… глубину нашего знакомства.

Моль втягивает голову еще глубже, но на этот раз я успеваю поймать подбородок двумя пальцами и задрать его до нашего взгляда глаза в глаза. Вот сейчас, через миг, она просто поплывет. Никаких шансов, что с ней не сработает то, что безотказно действует даже на избалованных мужским вниманием женщин. Сейчас дерзкий Синий чулок узнает, чего стоит ее попытки корчить недо…

Ее взгляд в самом деле меняется.

Только вместо ожидаемого взгляда в ареоле радужных сердечек, я напарываюсь на полное, кристально чистое безразличие. Точно так же она могла бы смотреть на скучный пейзаж или нудное кино. Причем, сквозь меня.

— Вся глубина нашего знакомства закончится через пятнадцать минут, — спокойно говорит Моль. Так же спокойно высвобождает подбородок из моих разжатых пальцев и проходит в разъехавшиеся двери лифта. — Кстати, забыла напомнить — меня зовут Вера. И в присутствии моих родителей меня нужно называть только так. Или придется все свести к нашим забавным прозвищам, которые есть у всех парочек, и называть тебя… козликом или барашком.

— Вера, — тупо повторяю я, на хрен свергнутый с трона своей неотразимости. — Вера.

Она снисходительно качает головой, делает три шага ко мне, берет под руку и со словами «Расслабься, больно только в первый раз» нажимает кнопку дверного звонка.

Я — Марик Червинский, мне тридцать четыре года, и минуту назад невзрачная Серая моль нанесла непоправимый ущерб моим яйцам.

Нам открывает женщина в красивом голубом платье: видно, что она уже не молода, но при этом и прическа, и макияж и сам наряд соответствуют всем модным веяниям. Я бы сказал, что передо мной классическая молодящаяся дама «немножко за пятьдесят».

— Прости, что опоздала, мам, — трещоткой говорит Моль, и быстро подтаскивает меня к себе, хоть я вроде и не собирался сбегать. — У Марика в последний момент оказалась срочная работа и нам пришлось заезжать подписывать очень важные документы.

— Верочка… — Челюсть матери «моей девушки» падает на пол.

«Верочка» бойко встаскивает меня через порог, где меня мгновенно берут в осаду не меньше десятка женщин: молодых и не очень, и даже пара сморщенных, как курага, бабулек. И все просто смотрят и молчат, молчат и смотрят, пока «Верочка» позирует со мной, сияя от счастья, словно я — трофей Самой Главной Умнице. Честно, у меня даже нет желания открывать рот и здороваться, но видимо придется, потому что одна из бабулек распихивает толпу руками, прорывается вперед и с прищуром спрашивает:

— Он чё — немой?

Дружный женский хохот додавливает то немногое, что осталось от моих «бубенчиков».

— Нет, Наташа, он просто уставший, — за меня отвечает Моль, и вдруг начинает тереться щекой о мое плечо, словно кошка, которую подманили валерьянкой. — Знакомьтесь, это мой Марик. Правда, классный?

Со стороны может показаться, что ничего крамольного «Верочка» не сказала, но дьявол в мелочах, потому что все самое важное скрыто именно в интонации. С таким же успехом она могла бы притащить домой трухлявый пень и восторгаться его прекрасной текстурой.

Но и это не самое фиговое. Такое чувство, что в этих словах заключена какая-то магическая сила или, скорее, тайное послание, потому что после них сороки накидываются на меня, словно на булку: начинают трогать, щупать, морщить нос от грязи на манжете рубашки. Кто-то «на галерке» громко обсуждает пятна на моей обуви и вспоминает героя какого-то фильма. А «Верочка» продолжает тереться об меня и позировать с голливудской улыбкой.

— А вы приехали на той большой черной машине? — слышу пронзительный детский голос, и рядом с бабулей появляется девчонка лет шести, вся какая-то веснушчатая и с феерической прической из пары десятков косичек. — Я видела в окно.

— Снова забиралась на подоконник? — Женская рука с крова-красным маникюром а ля коршун сцапывает девочку ха плечо и напоследок мы обмениваемся понимающими взглядами жертв, бессильных против своей участи.

Блин, как меня так угораздило?! Где была моя голова, когда я предлагал помощь?

Ответ слишком очевиден, и он меня расстраивает, потому что крайне неприятно осознавать, что судьбоносное решение если не всей жизни, то по крайней мере сегодняшнего дня, я принял, находятся в состоянии аффекта. То бишь — думая о ногастой газели.

— Черная машина — это так банально, — говорит какая-то прокисшая девица примерно возраста Моли.

— Это «Порше», — все-таки огрызаюсь я.

— Гляди-ка, не немой, — продолжает отжигать бабуля. А потом с энтузиазмом начинает тыкать пальцем мне в живот, словно повар, пробующий мясо шипом кулинарного термометра. — Какой-то он немощный, худой совсем.

— Когда поженимся, обязательно его откормлю. — «Верочка» с восторгом озвучивает планы на будущее, и я живописно представляю свой с таким трудом вылепленный, почти скульптурный пресс, заплывающий толстым слоем жира от домашних борщей, картошки и булок.