Обман

Он слышал, как она приподнялась, как она вздохнула несколько раз глубоко и неровно, а потом быстро встала и прошла несколько шагов по комнате. Он понял, что она надевает шляпу и сейчас уйдёт. И вдруг ему мучительно захотелось видеть её ещё раз, не отпуская её до тех пор, пока он не выпросит, не вымолит у неё прощения. Во всем существе его произошла внезапная реакция, и он вдруг почувствовал себя до такой степени жалким, слабым и несчастным, что потребность прощения, потребность участия заглушила в нем стыд и сознание непростительности вины. Он сознавал только свою личную невыносимую боль, ужас одиночества, ужас невозможности спасения… И в этом хаосе чувств уже не работала, а только беспомощно билась его усталая, сбившая мысль.

Он обернулся и встретился глазами со взглядом Катя.

— Не уходите! — жалобным тоном больного ребёнка попросил он и даже протянул к ней руки.

Она так мало ожидала такой просьбы, что удивление на одну минуту точно приковало её к месту.

— Не уходите! — повторил он. — Я не знаю, как следует относиться ко мне…

— «С презрением и ненавистью!» — вдруг вскрикнула она, отвечая ему собственными его словами. — С презрением я ненавистью…

— Катя! — кротко перебил он её. — Я не вас хотел оскорбить… Я не помню сейчас, но у меня была мысль…

Он провёл рукой по лбу и глазам.

— Всё было ясно, а теперь… всё спуталось, и я не могу объяснить…

— Нет, нет, нет! — быстро заговорила Катя. — О, Боже мой! Разве мне нужны объяснения? Для меня только теперь всё ясно, всё ясно…

Она торопливо прошла к двери и несколько раз дёрнула ручку.

— Ах, Боже мой! — простонала она. Но дверь открылась, а через минуту Агринцев слышал, как Катя вышла из квартиры на лестницу.

* * *

На следующий день, Рачаев стоял в передней Агринцевых и, не снимая шубы, писал что-то на клочке бумаги.

— Это вы, Василий Гаврилович? — окликнула его из гостиной Вера.

Он обернулся и сделал к ней несколько шагов.

— Опять вашего нет дома! — сказал он, протягивая ей руку и уже не выпуская её ручки из своей. — Подождите! — попросил он. И, предварительно вытерев бороду и усы платком, поцеловал эту ручку сверху и в ладонь.

Она засмеялась, но сейчас же сделала грустное лицо и облокотилась плечом о притолоку двери.

— Его теперь никогда нет! — печально заметила она. — Где он бывает, что он делает — никто не знает.

— А вот привлечём его к ответственности, — сказал доктор. — Сегодня долго не погуляет: метель.

— Вы ему писали?

— Ему. Я вызываю его здесь в одно тёплое местечко. Если долго засидимся, — не беспокойтесь. Так и Анне Николаевне передайте.

Они стояли и смотрели друг на друга.

— А почему бы вам не подождать его у нас? — нерешительно спросила Вера.

— Нет, уж я надоел Анне Николаевне за это время. Да и недолюбливает меня старушка.

— Нет! Ах, нет! — горячо возразила Вера и густо покраснела. — Раньше… это правда. А теперь…

— Ну, давайте опять ручку! — попросил доктор.

Вера, ещё вся пунцовая, указала ему глазами на горничную, которая стояла у входных дверей.

— Я ведь ухожу! — заметил Рачаев.

Оба почему-то тихо, но весело засмеялись. Рачаев взял со стола свою шапку, встряхнул её так, что от неё полетели брызги, и, оглянувшись на Веру, опять засмеялся.

— Мокрый, как черт! — заявил он, но не уходил.

— Ну, идите уж, идите! — сказала Вера.

Он посмотрелся в зеркало, пригладил волосы и, заметив в зеркале отражение молодой девушки, радостно закивал ей головой. Опять оба засмеялись, а доктор надел шапку и пошёл к двери.

— Прощайте, Дашенька! Спокойной ночи! — сказал он, проходя мимо горничной.

Вера взяла его записку, прочла её несколько раз и, тоже поглядевшись в зеркало, почему-то глубоко вздохнула и отнесла бумажку в кабинет брата.

Проходя по тёмной гостиной, она вдруг, точно вспомнив о чем-то, подбежала к окну и, припав лицом к раме, стала глядеть на улицу. В воздухе кружились крупные, мокрые хлопья снегу и, казалось, таяли раньше, чем касались земли. Мигающие фонари отражали свой мутный свет в лужах среди мостовой, ещё покрытой тёмной снеговой коркой. Через улицу, пересекая её по направлению к противоположному тротуару, проехал извозчик, усердно нахлёстывая лошадь кнутом. В санях сидел седок, похожий сверху на большой чёрный куль. Вера проводила его глазами, пока могла, ещё раз глубоко вздохнула, а потом подошла к роялю, медленно открыла крышку, и в квартире раздались тихие, робкие, жалобные звуки. Но жалоба росла, крепла… Вера медленно раскачивалась туловищем, а с поднятого лица её, в тёмную стену, глядели отуманенные мечтой, ничего не видящие глаза.

В комнате Анны Николаевны горела лампадка, и там, перед таинственно мерцающими образами киота, неподвижно стояла на коленях тёмная фигура старушки. Губы её шептали, а сложенные пальцы крепко прижимались ко лбу. Вдруг из груди её вырвался тихий стон:

— Господи! — сказала она и смиренно опустила свою седую голову до самого пола.

* * *