Обман и чудачества под видом науки

Мутации непредсказуемы, качественно со средою не связаны. Если мутация вредна, существо рискует умереть. Если полезна — выжить. Влияние мутации на вид отслеживать не хватит и жизни. За миллионы же лет эти мутации накалпиваются, влияя на судьбы видов. Полезные мутации — достояние всего вида.

Многое говорит, якобы всё так. Среди муравьёв, ос и пчёл есть особи «рабочие», бесплодные. Что не мешает адаптации. По-ламаркистски не объяснимо. Зато синтетическая теория эволюции разъясняет изумительно. Не слабее довод о непонятности связи тела существа с его гаметами. Жирафова шея вытянулась, однако почему шея должна влиять на жирафово семя? Некоторые части животного тела (когти, крылья насекомых, клювы, раковины) даже мертвы, но поддаются притом адаптации. Непонятно, почему перемена в мёртвой части тела способна влиять на потомство.

Ламаркизм опытно проверяли. Опровергая. А тысячи проверенных и перепроверенных экспериментов у генетиков оправдали синтетическую теорию эволюции. Геноносные хромосомы постигаются. Уже вот электронные микроскопы позволили гены видеть.

Зато победоносное подтверждение естественного отбора не помешало верности Ламарку. При Дарвине Самойло Батлер, английский сатирик, антидарвинщины сочинил около шести книг. Позднее ламаркищину продвигал и Бернард Шоу. Конечно, Франция дольше Германии с Англией удержалася в ламаркизме. Анри Бергсону ламаркизм идеально вписывается в его «жизненный порыв» (“élan vital”) к усовершенствованию. В Америке на стыке веков объявилися многие неоламаркисты, во главе которых Уильям Мак-Дугалл.

Идеализм эти люди противопоставили дарвиновскому детерминизму. Естественный отбор — это феномен ацелесообразный, слепой, случайный, растратный, мрачный. Куда спокойнее верить во творение мира по-библейски. На худой конец, в эволюцию по-ламаркистски. Эмоционально легче, когда жизнь от случая не зависит. Чуть ли не сознательно зайцу хочется бежать ещё быстрее — куда отцы наши не добежали, мы добежим. Человек испольует его мозги — потомство мозговитее.

Не только ламаркизм увязывается с те(ле)ологией, но также с идеологиею политической. Повёрнутой на селекции лучшего человеческого сообщества. Книга венского биолога Павла Камерера “The Inheritance of Acquired Characteristics” (1924) — прекрасный образец социального ламаркизма:

«Если бы приобретённые признаки не наследовались — а это точка зрения большинства биологов — никакого видового развития не было бы. Страдания, деятельность человека тщетны. Всё нажитое с ним умирает. Дети, внуки должны начинать с чистого листа… Если же приобретённые признаки наследуются, мы не рабы прошлого, но хозяева грядущего. Не нужно ждать случайных избавлений, освободиться способны сами. Сами способны развиваться. Благодаря просвещению, цивилизации, гигиене, социальному прогрессу — достояния человека не единичного. Каждое слово, каждый голос и даже мысль отпечатывается на всей генерации».

Камереру принадлежат опыты, подтверждающие ламаркизм. Неудивительно, что в 1925 году пригласили работать в Московский университет. Тогда носилися с идеями Ламарка по версии садовода Мичурина. Но по получении руководящей должности выяснилось: опыты фальшивы. Камерер обвинял его помощника. Но верилось немногим. Свою ценную библиотеку завещал МГУ, тело — Венскому анатомучилищу, после чего застрелился. Так именно не стало последнего толкового ламаркиста.

По мере развенчания ламаркизма по всему свету, вера в это направление крепла в рядах КПСС. Советские кинорежиссёры превозносили Камерера, разоблачения списывали на козни капиталистов. Что не мешало биологам СССР осуществлять исследования по генетике, синтетической теории эволюции. Пока партия в конце 1930-х не провозгласила теорию Грегора Менделя «буржуазным идеализмом». И началось.

Джону Мёллеру, Нобелевскому лауреату, главному генетику Московского генинститута 1933 – 1937 годов, принадлежат авторитетные статьи по лысенковщине в Saturday Review of Literature за декабрь 1948 года, 4 и 11. Вот что пишет: