Обман. Повести

- У-у, - улыбнулась тетя Нюра, приподняв рыбу, - да тут на две жарехи хватит!

В избе было тепло, под таганком в печке потрескивали сухие полешки, весело разбрызгивая искры.

Тетя Нюра кинула половину рыбы на шипящую сковородку и стала торопливо причесываться, поглядывая на себя в зеркало.

- Куда ты, мам? - спросил Васька.

- Аль забыл? - удивилась тетя Нюра. - А еще в конторе служишь… На нынешний вечер собрание назначено.

- Вот еловая башка! - стукнул себя по лбу Васька. - Вылетело! Давай тогда скорее поесть.

Тетя Нюра залила рыбу яичницей, ловко выметнула сковородку на стол, положила ложки.

- По такому случаю, - сказала она Ваське, тронув меня за плечо, - можешь и не ходить.

- Но! - воскликнул Васька. - Не могу!

Как бы извиняясь, он добродушно оглядел меня и вдруг предложил:

- Айда с нами, Кольча!

Что за вопрос? Не догадайся Васька предложить, я бы сам напросился.

Наскоро доев рыбу, мы вышли на улицу. Небо густо посинело, солнце ушло за лес, и в летних сумерках было трудно разглядеть лица колхозников.

Народ сидел на лавках, расставленных вдоль улицы. На обочине вместо стола, покрытого кумачовой скатертью, как бывает на собраниях, стоял стул с графином, но без стакана. За стулом лежали бревна - на них располагался президиум.

Мы с Васькой подошли к лавкам, поискали свободные места сзади - там было все уже занято - и уселись в первый ряд. Нас заметили.

- Гляди-ко, - сказал чей-то женский голос, - мужиков-то прибыло!

И все засмеялись.

В президиуме, на бревнышках, сидели три дядьки. Одного я узнал сразу. Это был Васькин главбух Макарыч, второй ничем не привлек моего внимания, третий был без руки, в гимнастерке, рукав которой торчал из-под ремня.

- Председатель! - кивнул на него Васька и добавил уважительно: - Терентий Иваныч.

«Вот он какой, оказывается, - с интересом разглядывал я председателя. - А я думал, толстый и с красным носом. Ведь он его зимой отморозил».

На гимнастерке у председателя поблескивали ордена. Он тихо переговаривался с соседями - Макарычем и вторым, - поглядывал на лавки, заполнившиеся народом. Я обернулся и даже привстал, чтобы проверить себя. На лавках сидели одни женщины да еще несколько стариков. Один дед сидел сразу за мной. Был он обут в валенки, опирался на суковатую палку, и голова у него тряслась. На рубахе у деда висели две медали - я их узнал, такие же были у мамы: «За трудовое отличие» и «За победу над Германией». Рубашку дед по-старинному подпоясал тесемкой. «Ишь, - подумал я, - как на парад собрался. Нарядный. И медали надел».

В полумраке с бревен поднялся однорукий председатель и подошел к стулу с графином.

- Товарищи женщины, - сказал он, задумался, словно что-то забыл, и добавил: - И старики! - Председатель заправил пустой рукав поглубже за ремень. - Вот какое наше дело! - Он вздохнул и оглянулся на бревна. - А дело наше, скажу прямо, - решительно проговорил председатель, - хреновое. Как в обороне. Сидим, окопались, и сил не осталось. Наступать не с чем. Эмтээсовский комбайн опять сломался, и эти аньжанеры, которые только что с танка слезли, к стыду своему, справиться с ним не могут.

На лавках засмеялись, а Васька толкнул меня локтем.

- Руку-то, - шепнул он, кивая на председателя, - под Сталинградом похоронил.

Я вспомнил желтые, словно масленые, листочки с картинкой, где седая женщина показывала на слова «Родина-мать зовет!». Эти листочки, исписанные химическим карандашом, присылал нам отец - сначала из-под Москвы, а потом, после госпиталя, из-под Сталинграда. «Вот как повезло нам, - подумал я. - У этого председателя руку под Сталинградом оторвало, а под Москвой у Васьки отец погиб. Мой же отец воевал и там, и там, а остался жив, только ранило его. А могло бы… могло…».

Я повернулся к Ваське, шепнул ему, что подумал.

- Счастливый ты, - ответил Васька и вздохнул.

- Видите, товарищи, - продолжал негромко Терентий Иванович, - война кончилась, а я вам пока ничего хорошего сказать не могу, кроме одного: опять на вас вся надежда. В будущий год или нынче в осень, - он обернулся на главбуха, - может, купим свой трактор, заховаем от района - пусть штаны с меня снимают.

Дед за моей спиной крикнул с натугой: «Правильно!» - и все засмеялись, потому что непонятно дед выразился, что правильно: или трактор заховать, или штаны с председателя снять.

Терентий Иванович тряхнул головой, поднял руку.

- Но это еще в будущем году, - сказал он. - До него дожить надо. Пока же вся сила в вас, в ваших руках и мозолях. И надеяться нам не на кого.

Терентий Иванович взял рукой графин, попил прямо из горлышка. В рядах вздохнули.

- Да, товарищи бабы, вернее - женщины! Война кончилась, но надеяться нам пока не на кого. И нельзя нам надеяться, поймите сами. Вот был я в Сталинграде, воевал там, вы знаете. Что от города осталось? Одни развалины. Дай бог, один целый дом устоял, а так все подчистую!.. Не знаю, как, - нерешительно добавил председатель, - разгребать будут. Наверное, чтоб только землю выровнять для новых домов, еще не год потребуется.

Он помолчал, зорко вглядываясь в темноту.