Обман Зельба

Он начал читать, и губы его стали тонкими как бритва. Прочитанные страницы он передавал одну за другой Равитцу, от которого они переходили к Блекмайеру и Нэгельсбаху. Десять минут в комнате стояла абсолютная тишина. В маленьком окне была видна часть гейдельбергского замка. Время от времени по Фаулер-Пельц проезжали машины. Где-то неподалеку кто-то разучивал какую-то пьесу на пианино. Все молчали, пока Нэгельсбах не дочитал последнюю страницу.

— Надо во что бы то ни стало найти оригинал. Проведем обыск!

— Вряд ли он держит оригинал дома.

— А вдруг! Попытка не пытка.

— А почему бы не поговорить с американцами? — сказал Нэгельсбах, глядя на меня грустными глазами. — Мне тоже не нравится вся эта история. Но теракт в Фирнхайме, в результате которого произошел выброс боевых отравляющих веществ — американских или старых немецких, — это же просто невозможно.

— Так был выброс или нет? — спросил я.

— Наши американские друзья… — начал Блекмайер, но, перехватив взгляд Равитца, умолк.

Я повторил вопрос.

— Даже если его не было, как только это станет главной темой на процессе и за дело возьмется пресса, вся страна встанет на уши. И даже если удастся избежать паники, Фирнхайму конец: все будут шарахаться от него, как от Чернобыля. Мы не можем допустить, чтобы террористы потирали руки и радовались успеху. Да и население не заслужило того, чтобы горстка мерзавцев держала в страхе целую страну.

— Тем самым вы хотите оправдать то, что…

— Нет, — оборвал меня Франц, — как раз наоборот: то, что процесс не должен вылиться в такие формы, не может оправдать освобождение преступников от возмездия. На нас лежит двойная ответственность: с одной стороны, за людей в регионе, прежде всего в Фирнхайме, с другой стороны — за осуществление правоохранительной функции государства. И этим наша ответственность еще не исчерпывается. Мы должны считаться и с интересами американцев, не забывать о немецко-американских отношениях и о том, что вопросы, связанные с бременем нерешенных проблем, которые возникли в результате Второй мировой войны, требуют взвешенного, всестороннего подхода. Если в Фирнхайме, образно выражаясь, найден лед, то это лишь верхушка огромного айсберга, и, чтобы справиться с ним, малой кровью не обойдешься…

Я уже не слушал. Я устал от этой говорильни, и мне надоели громкие слова о двойной, тройной, пятикратной и шестикратной ответственности и торговля за мою голову. Мне вдруг стала одинаково безразлична и возможность развалить процесс, и возможность получить свободу в обмен на шанс спасти этот процесс. Мне хотелось только одного: вернуться в свою камеру, на свою койку и ни о чем и ни о ком больше не думать.

Франц смотрел на меня. Он ждал ответа. Что он спросил? Нэгельсбах пришел мне на помощь:

— Говоря о взаимных уступках, доктор Франц имеет в виду, с одной стороны, вашу роль в судебном процессе, а с другой стороны — вопрос о наказании и вопрос вины.

Они смотрели на меня, напряженно ожидая ответа.

Мне не нравилась роль, которую они мне отвели. Я сказал им об этом. Они вызвали надзирателя, и он отвел меня в камеру.

21 Легкое заикание

После обеда, ближе к вечеру, меня отпустили. Никуда меня больше не вызывали, и никакие судьи меня не допрашивали. Тюремный служитель принес мне на подносе суп из цветной капусты, кассельскую копченую грудинку, овощное рагу по-лейпцигски и ванильный пудинг. Больше меня никто не беспокоил, и я с помощью Кереса поставил мат Алехину. Потом пришел надзиратель, сказал, что я свободен, и проводил меня до ворот. Хорошо, что в тюрьмах другие порядки, не такие, как в больницах, где пациента не выписывают в выходные дни, даже если он уже здоров.

Выйдя за ворота с чемоданчиком в руке, я постоял немного, наслаждаясь запахом свободы и солнечным теплом. Потом я дошел до Неккара, и мне был приятен даже запах гнилой рыбы, моторного масла и старых воспоминаний. Через шлюз у ворот Карлстор как раз пропускали грузовую баржу. На крышке трюма было расстелено покрывало, и на нем стоял детский манеж, в котором играл ребенок.

— Возьмете меня с собой?

Капитан увидел, что я что-то ему крикнул, но не расслышал слов. Я показал на себя, на его баржу, махнул рукой в направлении течения и изобразил рукой волны. Он пожал плечами и рассмеялся, я расценил это как знак согласия, сбежал вниз по откосу набережной и спрыгнул с края шлюза на палубу. Баржа быстро опускалась в камеру шлюза. Внизу было темнее и прохладнее, а через приоткрытые задние ворота камеры, пенясь и угрожающе рыча, хлестала вода. Потом передние ворота шлюза открылись, словно театральный занавес, и я увидел реку, Старый мост и силуэт старого города.

— Так можно и шею сломать, — сказала жена капитана, взяв ребенка на руки. Она смотрела на меня осуждающе и в то же время с любопытством.

Я кивнул.

— Мне как-то неловко — в гости с пустыми руками! Когда я проходил мимо кондитерской, я еще не знал, что окажусь у вас на палубе. Ваш муж меня, наверное, сейчас выбросит за борт?