Обман

Кэти, моя защитница! Сквозь охватившее меня напряжение я понимаю, что все это время отводила ей только роль пострадавшей стороны. И, стараясь защитить дочь, обостряла в ней чувство полного бессилия. А она не хочет находиться в роли жертвы.

На пороге дома дочь крепко целует меня и шутливо поводит пальцем перед моим носом:

– Не давай себя в обиду!

По дороге в Ипсуич я почти не прислушиваюсь к мерному журчанию речи Леонарда. Что-то об оформлении завещания, цене на дом, о документах, которые он готовит мне на подпись.

В полицейском участке многолюдно. За стойкой дежурной части сидят три офицера: заполняют какие-то документы, беседуют с посетителями. Пока Леонард пытается привлечь их внимание к нам, я сажусь на скамейку между небритым мужчиной в засаленных брюках и негритянкой с грустным и обреченным выражением лица: дескать, все мы проведем в этом заведении долгие часы. Когда Леонарду все же удается пробиться к одному из полицейских, тот говорит с кем-то по телефону и просит нас подождать. Если в этой части здания и имеются кондиционеры, то работают они не самым лучшим образом. В воздухе висит застарелый запах дешевой еды и непромытых тел. Леонард вышагивает взад и вперед вдоль стойки, время от времени останавливаясь и спрашивая, сколько еще нас будут заставлять ждать. Поровнявшись со мной, он возмущенно шепчет:

– Какая наглость! Как могут они так поступать с вами в вашем положении!

«В моем положении». Вот именно. Это как раз и означает, что оно существенно изменилось.

Наконец около двух часов появляется Фишер и длинными сумрачными коридорами приводит нас в ту самую холодную комнату, где я уже была раньше. Доусон тяжело встает и выходит из-за стола, чтобы пожать мне руку. Лицо у него одутловатое и усталое. Он бросает мне короткую улыбку.

Пока мы ждем чай, царит молчание. И когда Доусон сморкается в платок, звук этот гулко отдается от стен комнаты.

В отличие от прошлого раза женщина в полицейской форме, которая принесла нам поднос с пластиковыми стаканчиками, не уходит, а устраивается на стуле возле двери. Я обращаю внимание на то, что сегодня, помимо Фишера, в комнате присутствует еще один молодой полицейский, сидящий на табурете у стены.

После того, как мы с Леонардом усаживаемся, Доусон поворачивается ко мне, включает магнитофон и произносит обычные вступительные фразы. Нос у него заложен, и голос от этого глухой и болезненный. Назвав место, время и участников процедуры, инспектор неожиданно вздергивает подбородок и, смотря мне прямо в глаза, произносит:

– Миссис Ричмонд, я должен уведомить вас, что с сегодняшнего дня мы возбуждаем уголовное дело по факту смерти вашего мужа. Расследование по нему ведется как по делу об убийстве.

Я вижу, как Леонард вскидывает голову и делает протестующий жест рукой.

– Здесь какая-то ошибка!

Не думаю, что в данном случае это подходящая реплика. Может быть, Леонард блестящий специалист при составлении завещаний, но в этой ситуации он явно делает что-то не то.

Проигнорировав восклицание Леонарда, Доусон вновь переводит взгляд на меня.

– Я понимаю, миссис Ричмонд, что для вас это неожиданность. Если вы хотите, мы можем на некоторое время прервать нашу беседу.

Я понимаю, что от меня ждут какой-то реакции. В горле першит, в желудке похолодело. В изумлении я произношу громким шепотом:

– Я не могу… Я не понимаю… Кто? Почему?

– На эти вопросы нам и предстоит ответить.

– Но у вас уже есть какие-то соображения?

– Расследование находится на начальной стадии. Пока ничего определенного сказать нельзя.

– Но вы уверены..? – восклицаю я. – Уверены, что кто-то..?

– Да, у нас есть основания для того, чтобы сделать такое предположение.

Несколько раз я произношу одно слово: «Боже!»

– Может, вы хотите, чтобы мы прервались на несколько минут? – повторяет Доусон свое предложение.

Видя, что от Леонарда мне помощи сейчас не дождаться, я отрицательно качаю головой. Вдруг лицо Доусона болезненно морщится и он едва успевает отвернуться в сторону, чтобы громко чихнуть в торопливо подставленный платок.

Неожиданно для меня самой из моих глаз скатываются две крупные слезы и звонко шлепаются на руки. Я быстро вытираю глаза тыльной стороной ладони.

Занятый своим носом, Доусон, кажется, не замечает этого. Он комкает платок и говорит:

– Я думаю, вы понимаете, миссис Ричмонд, что при сложившихся обстоятельствах мы обязаны проводить расследование весьма интенсивно. Нам придется вновь вернуться ко всем обсуждавшимся ранее вопросам, но уже максимально подробно.

Я молча киваю.

– Могли бы мы начать с двух моментов? – полуспрашивает, полуутверждает Доусон. Теперь его слова звучат как слова полицейского. – В тот день, когда вы помогали своему мужу подготовиться к плаванию, то есть в пятницу двадцать шестого марта, видели ли вы ружье, которое могло принадлежать мистеру Ричмонду?

Вопрос гулко отдается у меня в голове. Почему он снова спрашивает меня об этом? Неужели что-то знает? Я судорожно обдумываю ответ.

– Нет. Я не видела ружья.

– Ни в машине, ни на яхте?

– Я не была на яхте в тот день, – замечаю я.

Доусон принимает замечание легким наклоном головы.