Обманчивая тишина

Это была заурядная забегаловка, в меру грязная, в меру дымная, в меру шумная. Позади прилавка на полу стояло основное здешнее орудие и средство производства — солидная пивная бочка, в которую был вставлен самодовольный медный кран с насосом. Возле этого агрегата орудовал толстый дядя в военном френче с преувеличенными накладными карманами и надетом поверх него замызганном фартуке. Он деловито наполнял янтарной жижей массивные кружки, норовя ударить струей в стенку, чтобы дать побольше пены, и с лихим стуком ставил их перед клиентами. Клиенты отходили с кружками к прибитым вдоль стен стойкам, сыпали в пиво темную сырую соль из ржавых консервных банок, азартно лупили об стойку тощую вяленую тараньку и, подув на пену, принимались тянуть пузырящуюся влагу.

Именно в это заведение, расположенное неподалеку от проходной Судостроительного завода, зашел вечером под выходной Кирилл. Привела его сюда не жажда, тем более, что пива он терпеть не мог. В забегаловке Кирилл очутился, следуя по стопам Георгия Карловича Вермана.

Кирилл подозревал, что Георгий Карлович предпринял этот поход исключительно для того, чтобы снова встретиться с Омельяном Захарченко. Так оно и оказалось. Омельян стоял, скрестя ноги, у стойки. Возле него лежала морская фуражка. Кирилл направился к прилавку, спросил кружку пива и отыскал место, откуда было б хорошо видно, что станут делать Верман и Омельян.

Когда Верман подошел к Омельяну, тот как раз прикончил кружку и придвинул следующую. Затем, вытащив из кармана люстринового пиджака бутылку водки, он намеревался долить из нее кружку. Георгий Карлович взял его под руку:

— Здравствуйте, Омельян Платоныч.

Захарченко медленно повернул к Верману лицо и, не выпуская пол-литра, выразил сомнение:

— Разве ж мы сегодня договорились? А я считал, завтра. Ведь пятое завтра, верно? — Язык его уже двигался с трудом.

— Нехорошо нарушать свое слово, Омельян Платоныч, — мягко, но с некоторым раздражением пенял ему Верман, глядя на него с высоты своего роста. — Пятое сегодня, а не завтра.

— Сегодня пятое? — ужасно удивился Захарченко. — Ска-ажи, пожалуйста! Как время бежит, а? — Он пригорюнился, поставил водку рядом с фуражкой. — Только-только третье было, ан-на! Уже пятое. Виноват, Георгий Карлыч, виноват. А почему так вышло? Сразу два листка в календаре сорвал. Нечаянно. И соображаю: значит, что? Значит, мне теперь два дня нельзя календарь трогать. Ни-ни! И не трогал. А выходит что? Опять ошш-ибся. Да? Как же теперь мне из этого положения выпутываться, а? Сколько листков, что? Рвать? Вот в чем промблема! Кто мне ее решит? Вот вы, Георгий Карлыч, культурный — и что? — даже грамотный человек. Вот вы мне скажите: сколько листков мне завтра рвать?

— Давайте эту проблему обсудим дорогой, Омельян Платоныч. — Верман нахлобучил на нечесаную голову Захарченки фуражку, сунул поллитра обратно в карман его пиджака и твердо взял за локоть, — Пойдем пешочком, вечер сегодня чудный, вы малость проветритесь, освежитесь и станете, как огурчик. — И он повел Омельяна прочь из пивной, придерживая его сильной рукой. Сначала Кириллу показалось, что Верман ведет забулдыгу к своему дому, но неожиданно они круто свернули.

Потянуло свежим и вроде бы влажным ветерком. За очередным поворотом показалось серебристое зеркало воды. Они вышли к Бугу. Сотня шагов вдоль берега — и яхты, яхты, лодки, шлюпки, байдарки. У берега, на воде, на берегу, поставленные на подпорки. Яхт-клуб.

Георгий Карлович подвел Захарченко к небольшой белой яхточке, вытянувшей к небу свою голубую мачту без паруса. На носу киноварью было выведено имя: «Лена». Кирилл прошел чуть дальше и остановился, словно любуясь рекой, посверкивающей, поблескивающей под косыми лучами низкого солнца, живой геометрией парусов, прихотливо чиркающей ее гладь. Ему было хорошо слышно, о чем говорили его «подопечные» — впрочем, те говорили достаточно громко. И спустя несколько минут Кирилл понял, что Георгий Карлович привел Омельяна просто-напросто осмотреть свою «Лену». Из разговора выяснилось, что еще раньше юрисконсульт «Экспортхлеба» уговорил отличного мастера взяться — все равно он покуда ходит в уволенных — за ремонт яхты.

Верман и Захарченко долго ходили вокруг «Лены». Омельян, видать, и вправду освежился, прогулявшись по воздуху. Присев на корточки, он внимательно осмотрел киль, борта, а потом полез наверх, в каюту. После этого у него с хозяином начался деловой, понятный только яхтсменам да корабельщикам разговор.

Помаявшись так с добрых полтора часа, Кирилл наконец дождался, когда заказчик и подрядчик пустились в обратный путь. У выхода из яхт-клуба они распрощались, и каждый двинулся в свою сторону. Кирилл проводил Вермана до дома на Очаковской, и ему показалось, что юрисконсульт, захлопывая калитку палисадника, обернулся.

Больше в тот день Георгий Карлович на улицу не вышел.

А на следующее утро Кирилл убедился, что трезвый Захарченко всерьез взялся за ремонт «Лены».

35. Дружеская беседа, или врать — грех