Обманщик

– Ты так и не сказал мне, какие у тебя доказательства, – заметил Минскер.

– Не все ли равно? В данный момент у меня нет ничего – ни друга, ни жены, ни детей… все вдруг пошло прахом. Прости, что вытащил тебя из дому, Герц. Хотел поговорить с тобой, но теперь не вижу смысла. Пей свой кофе.

– Ты мне больше не доверяешь? – сказал Минскер и тотчас устыдился своих слов.

– Доверяю. Кому мне тогда доверять? В конце концов, ты мой друг, мой приятель. Если б я не мог доверять тебе, то кому мог бы доверять? Но порой необходимо молчать. «Всему свое время, время говорить, и время молчать».

– Как хочешь. Я думал, что сумею тебе помочь.

– Нет, не сумеешь. Как ты мне поможешь, если не можешь помочь себе самому? Мне сейчас нужен кто-то вроде твоего отца, да почиет он с миром. Ты его сын, это правда, но ты не он… отнюдь не он…

– Ничего нового ты не сказал.

– Не обижайся, Герц, но сейчас я попрощаюсь. Дам тебе денег, заплатишь по чеку.

– У меня есть деньги.

– Сколько у тебя есть? Нет, нету у тебя денег, нету. Ты слишком много времени тратишь на женщин, а на этом денег не заработаешь. Зачем тебе столько женщин? Всему должен быть предел.

И Моррис Калишер усмехнулся, совершенно необычным для него образом – полунасмешливо, полуотечески.

Минскер почуял в тоне Морриса Калишера презрение. Но как это возможно? Всего минутой раньше он говорил совершенно иначе. И мгновенно переменился. «Загадка, загадка!» – сказал себе Минскер. Меж ними словно вдруг захлопнулась дверь. Они сидели рядом, но как бы разделенные стеной.

Моррис достал бумажник.

– Несколько долларов тебе, поди, пригодятся?

– Нет, Моррис, спасибо.

– Бери, бери! Пока даю. Не то опоздаешь. Есть такая поговорка: дают – бери.

«Он чертовски зол на меня», – решил Минскер. Никогда раньше он не слышал, чтобы Моррис говорил вот так.

– Нет, Моррис, деньги мне не нужны.

– Может быть, но все равно пригодятся. Женщины вряд ли тебе платят. Или, может, платят?

Минскер покачал головой:

– Отчего ты вымещаешь на мне свою злость? Мне тоже не очень-то весело.

– Ты-то здесь при чем? Она моя жена, а не твоя. И наставила мне рога, как говорят умники.

– Если она грешница, ты никакой не рогоносец.

– По твоим меркам, как раз рогоносец. Тот, кто творит зло, всегда прав, а жертва – дура.

– Это не мои мерки, Моррис.

– Я не имею в виду лично твои. Они и мои тоже. Мы с тобой в одной категории, пусть даже я тут малость отстал. Я просто дурак. Хотел быть таким, как ты, но не смог. У тебя голова куда лучше, и женщинам ты нравишься. А я никому не нравлюсь. Но почему, собственно говоря? Я вправду такой урод? Или, может, у меня пахнет изо рта? Скажи мне правду.

– Для меня ты вовсе не урод, и я никогда не замечал, чтобы у тебя пахло изо рта. От тебя пахнет сигарами, но женщинам это обычно нравится.

– Не нравятся им мои сигары, Минна говорит, они воняют.

– Если твои подозрения справедливы, то воняет как раз от нее.

– В том-то и беда. Каждый чует только чужую вонь. Будь здоров, Герц. Вот двадцать долларов.

– Я их не возьму. Что с тобой такое? Куда ты собрался?

– Никуда я не собрался. Куда мне идти? Гитлер весь мир перекрыл.

– Раз уж ты начал рассказывать, то не должен оставлять меня в неведении.

– Меня самого держали в неведении. Давай вместе покаемся, Герц. Мы оба уже немолоды. Скоро нас призовут к ответу.

И Моррис Калишер поспешил к выходу. Лишь после его ухода Герц Минскер сообразил, что он оставил на столе двадцатидолларовую купюру.

4

Моррис шел, сам не зная куда – в центр, из центра, на восток или на запад. Перед глазами что-то мельтешило, дрожало, воздушный пузырек, который словно пульсировал. Будто жмешь пальцами на веки – и цвета меняются, вспыхивают искрами.

«Вот, значит, как оно бывает!» – говорил он себе. Повторял снова и снова. Сперва его терзала боль. Теперь же по щекам словно хлестал стыд. Прямо как в романах! Моррис Калишер бормотал себе под нос, точь-в-точь как в пьесе…

Странное дело, но Моррис часто обсуждал с Минной возможность ее романа с Минскером. Допускал своего рода фривольность, которую даже религиозные мужчины порой позволяют себе с женами, – игривые, нескромные замечания, призванные стимулировать сексуальный аппетит. Моррис всегда твердил, что, если Минне необходимо влюбиться в кого-нибудь другого, он бы предпочел, чтобы это был Герц. А Минна всякий раз уверяла, что Герц не ее тип. Слишком он легкомысленный. Она может полюбить только солидного мужчину. Да, чего только супружеские пары не наговорят в минуты страсти!

Моррис никогда не питал ни малейшего подозрения насчет Герца, у которого не было недостатка в любовницах. Герц постоянно жаловался ему, что задыхается от своих романтических сложностей. Рассказывал обо всех приключениях и даже называл себя сумасшедшим, дикарем, дегенератом. Но, по-видимому, таких, как он, совесть не мучает. Моррис столько лет помогал ему, и вот благодарность – он спит с его женой.

Что до Минны, она – блудница, потаскуха, худшая из худших. Она спала и с мужем, и с Герцем, и бог весть с кем еще.

«Что ж, я погряз в трясине, да, в трясине, – сокрушался Моррис. – Уже по самое горло увяз!»