Обманщик

– Почему? Я не стану тебе мешать.

– Папа, не сейчас.

– Когда же?

– Позднее. Завтра.

– Дочка, мне необходимо поговорить с тобой! Я всю ночь не спал. Я вправду совершенно разбит.

– Почему это? Найдешь другую. Я вчера поздно вернулась. И не могу сейчас встречаться с тобой.

– Почему? Поспишь позднее. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне.

– Ни в коем случае. В общем, позвони мне сегодня вечером. Пока.

И Фаня положила трубку.

«Наверно, она не одна. У нее там мужчина», – сказал себе Моррис. Вот что в наши дни получается из дочерей. Блудницы, позорящие своих предков на небесах. За одно поколение они разрушают то, что десятки поколений создавали с помощью Торы, молитв, добродетели и самопожертвования. Они все оскверняют. Все попирают. Уничтожают еврейские души, как Гитлер уничтожает еврейскую плоть. Швыряют Тору в навозную кучу.

Душевная боль и стыд захлестнули Морриса. Ради этого он работал и изнурял мозги – чтобы оставить свои миллионы на разврат? Не станет он ей звонить. И денег больше посылать не станет. Раз она блудница, так пусть и живет блудом. И сыну в Швейцарию он больше денег не пошлет. Они отступники с вероломством в сердцах. Вся гитлеровская катастрофа значит для них меньше, чем прошлогодний снег. Пока они сами в стороне, можно истребить весь народ Израиля.

Он чувствовал во рту тошнотную горечь. Хотел было закурить сигару, но даже охота курить пропала. Достал платок, сплюнул в него. «Боже Всемогущий, если Ты не можешь послать Мессию, истреби весь мир».

Моррис вышел из гостиницы, глянул направо и налево. Куда теперь? В Дом молитвы? В какой Дом молитвы? Какой? Во всем Нью-Йорке нет святого места, где еврей вроде него мог бы вникнуть в текст Гемары. Как только его приметят, сразу начнут клянчить деньги. Здешние ортодоксы не менее алчны, чем еретики. Им всем нужны только чеки.

В этот миг он вспомнил об Аароне Дейхесе, художнике и раскаявшемся, и с удивлением подумал: «Как же я мог забыть о нем?»

Моррис подозвал такси. Адрес Аарона Дейхеса он не помнил, но велел шоферу ехать в центр, а сам выудил из кармана записную книжку. Аарон Дейхес жил где-то в Гринвич-Виллидж. «Только бы он был дома! – упрашивал Моррис силы, которым понятна любая мысль, любая неприятность, любое обещание. – Я усыновлю его! – решил Моррис. – Дам ему все, в чем он нуждается, и даже больше. Подобно Иссахару и Завулону, мы вместе вернемся к Богу».

Чем ближе к центру, тем громче шумел город. Большущие грузовики едва не блокировали улицу. Работники толкали стойки с одеждой. Район магазинов женского платья уже готовился к зимнему сезону. Пахло асфальтом, нефтью и бензином. Пальто, костюмы, жакеты и всякие уцененные товары разных цветов мелькали перед глазами Морриса.

За стенами огромных зданий гудели станки. Дальше толпы женщин осаждали универсальные магазины, которые вот-вот распахнут двери. На их лицах читалась алчность, безумная страсть завладеть бесполезными предметами.

Полицейские пытались регулировать движение, но легковушки и грузовики застревали в толчее. Гудели клаксоны. Водители кричали и бранились. Из решеток водостоков разило тошнотворной вонью.

Среди неразберихи метались голуби, невинные жертвы обезумевшей цивилизации. «Как долго они тут выдержат? Их же убьют, истребят, – размышлял Моррис. – Надо поскорее убраться отсюда, пока есть время. Даже могилы будут перевернуты».

Улица в Гринвич-Виллидж была настолько узкая, что таксист едва сумел туда заехать. Вокруг какие-то полуголые люди, одни бородатые, другие длинноволосые, третьи с наколками на плечах и груди. Девушки – босые, в брюках, с мужской стрижкой, с сигаретами в зубах. Глаза у всех оцепенелые, как после катастрофы. «Они страдают, страдают, – твердил себе Моррис. – Ни пьянство, ни разврат не помогают. Вон какой-то мужчина сидит в дверях, смотрит в книгу. Интересно, что он читает? Что там написано? Что в небесах ярмарка?»

Расплатившись с таксистом, Моррис по узкой лестнице поднялся к Аарону Дейхесу. Двери квартир стояли настежь, пронзительным голосом орал попугай. Девушка монотонно напевала песню, полную жалоб Творцу, укоров и обид. Тяжелый запах пота, скипидара и еще чего-то сырого, горячего и затхлого заливал все вокруг.

Аарон Дейхес жил на самом верху. «Случись пожар, этот дом вмиг сгорит дотла, никто даже до двери или окна не успеет добраться, – подумал Моррис. – Я вытащу его из этой ловушки».

Моррис постучал, но никто не ответил. Он толкнул дверь и вошел в большое помещение, служившее разом и мастерской, и спальней, и кухней. Потолочное окно все в пятнах сажи и голубиного помета. Вдоль стен расставлены штабеля высохших холстов, недоделанные подрамники и мольберты. На столе вперемежку с пересохшими палитрами валялись ножи, ложки, книги, письма, мотки проволоки, карандаши. Возле дивана с мятой подушкой и грязной простыней стоял Аарон Дейхес в молитвенной шали и филактериях. Он молился.

Моррис замер в изумлении. На него вновь нахлынуло чувство симпатии к этому большому художнику, который оставил искусство и искал в жизни подлинный смысл.