Обманщик

Герц сел, кивнул головой, словно соглашаясь с какой-то давней истиной. Одно дело – прийти в дом Морриса Калишера, когда тот был в отлучке, закусить, выпить с Минной рюмку хереса или коньяка, а затем на часок-другой отправиться с нею в постель. И совсем другое – быть ее мужем, поддерживать ее, слушать ее истории и претензии, замечать, как она следит за тобой, словно за вором.

– Это не для меня, нет, не для меня! – сказал Герц вслух, хотя в ванной лилась вода.

Чем дольше будет так продолжаться, тем хуже для всех, кто в этом участвует. Он должен действовать быстро и решительно. Должен немедля уйти отсюда, исчезнуть. Но куда? И как? У него, конечно, есть двадцать долларов, но это и весь его капитал. Он просто обречен на голодную смерть. В других городах нет кафетериев, где на столах найдешь миндальные пирожные. Как только покинет Нью-Йорк, он гол как сокол. Вернуться к Броне? Но она без работы и ничем ему не поможет. К тому же наверняка вне себя от злости.

Герц напомнил себе о Мирьям, о «духе». Она хотя бы не так болтлива, как Минна. Довольно образованная, не такая неотесанная. Но у нее нет ни гроша. Зарабатывает на жизнь как помощница зубного техника, которому ее рекомендовала Бесси.

Герц улыбнулся. Опытные обманщики липнут к богатым женщинам и тянут из них деньги. Но Герц даже этого не умел. Он был жиголо-филантроп, бескорыстный альфонс.

Минна открыла дверь ванной:

– Ты не спишь? Почему сидишь здесь, словно раздаешь благословения?

– Ничего я не благословляю. Я не коэн^[39].

– А кто тогда – левит^[40]?

– Неверный.

– У тебя даже бритвенных принадлежностей нет, – сказала Минна. – Как получается, что мужчина уходит из дома без бритвы?

Герц сочувственно посмотрел на нее:

– Когда уходил из дома, я не знал, что ты уйдешь от мужа.

– Не говори таким жалобным тоном. Если не хочешь быть со мной, можешь вернуться к Броне. Ночью ты вроде как умирал от страсти ко мне, но к утру, кажется, успел остыть.

Ее манера говорить – «бойкая», как выражался Герц, и привлекавшая его, когда он тайно навещал ее без ведома Морриса, – сейчас вызывала у него неприязнь. При всей невежественности, особенно учитывая, что она писательница, на идише у Минны был богатый лексикон. Она происходила из многих поколений хасидов. Часто вставляла в свои реплики древнееврейские слова, а порой и какую-нибудь неточную цитату из Гемары. Священные книги она в юности читала на идише. Слушала речи и подмечала выражения авторов, писавших на идише. И в моменты страсти становилась этаким ученым.

Герц обычно шутил, что Минна одержима диббуком Сары. И порой называл ее Людмирской девой^[41]. Хотя и изменила Моррису и нарушила Десять заповедей, она постоянно твердила «с Божией помощью», «не богохульствуя», «с помощью Всевышнего». А прежде чем пренебрежительно отозваться о ком-либо, непременно говорила «да простит меня Бог» или «при всем уважении».

Иной раз, изрыгнув очередную гадость, она шлепала себя по губам и говорила: «Угомонись, рот!» Она постоянно оправдывала свои грехи, ссылаясь на таких праведников, как Иаков, Иуда, Моисей, Давид и Соломон, которые тоже не сдерживали эмоций. Сравнивала себя с Вирсавией, Авигеей, Иаилью, царицей Есфирью. Разве где-то не упомянуто, что блудница Раав раскаялась? Разве Эстерке, еврейская дева, не отдалась польскому королю Казимиру, чтобы вступиться за евреев? Несколько раз Герц видел, как Минна благословляла свечи накануне Шаббата или перед праздниками. Набрасывала на волосы шелковый платок, прикрывала пальцами глаза, как ее мать и бабушка, и шептала молитву.

Но она бывала и вульгарной. Говорила на ужасном английском. Красила волосы и делала неуклюжую прическу. В одежде выказывала недостаток вкуса. Совершенно не умела пользоваться ножом и вилкой. Сколько раз он водил ее в ресторан, и она неизменно отправляла тарелки обратно на кухню, будто только что явилась из Кэтскиллской глухомани. Бранила официантов и ходила на кухню раздавать советы поварам. Коверкала имена, искажала факты, путала даты, высказывала смехотворные суждения о литературе, театре, политике. Однажды объявила в компании: «Карл Маркс жил тысячу лет назад, но не будь его, рабочий класс бы погиб».

А когда Герц позднее обронил, что она приводит его в замешательство, Минна ответила: «Тсс, дитя. Успокойся. Я испеку тебе блинчики, какие пекла твоя мать».

Сейчас Минна вышла из ванной, а Герц встал с постели. Кости болели из-за скверного матраса, и он попытался выпрямиться и расправить плечи. За ночь отросла щетина с сильной проседью. Да, если не бриться, то борода у него будет совсем седая. Дед Герца, старший пильзенский ребе, в его годы уже выглядел стариком. Что ж, нынешний мужчина вконец сбился с панталыку, и физически, и духовно.

Когда Минна вернулась после ванны, Герц сказал:

– Мне надо съездить домой за вещами.

– За какими вещами? Я куплю тебе купальный халат и бритвенный прибор.

– У меня там рукописи.